НАРОДНЫЕ ХУДОЖНИКИ МСТЕРЫ.
I.
Позднею осенью, когда рейсы парохода кончились, я поступил учеником в мастерскую иконописи, но через день, хозяйка моя, мягкая и пьяненькая старушка, объявила мне владимирским говором:
— Дни теперя коротенькие, вечера длинные, так ты с утра будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами — учись!
В мастерской жарко и душно; работает около двадцати человек «богомазов» из Палеха, Холуя, Мстеры: все сидят в ситцевых рубахах с расстегнутыми воротами, в тиковых подштанниках, босые или в опорках. Над головами мастеров простерта сизая пелена сожженой махорки, стоит густой запах олифы, лака, тухлых яиц. Медленно, как смола, течет заунывная владимирская песня:
— Какой нынче стал бессовестный народ — при народе мальчик девочку прельстил...
Поют и другие песни, тоже невеселые. но эту — чаще других.
...Иконопись никого не увлекает: какой-то злой мудрец раздробил работу на длинный ряд действий, лишенных красоты, не способных возбудить любовь к делу, интерес к нему...
...Жихарев обиженно принимается за работу. Он лучший мастер, может писать лица по-византийски. по-фряжски и «живописно», итальянской манерой.
Но, роясь в подлинниках, он громко ворчит:
— Связали нас подлиннички эти... Надо сказать прямо: связали!
Живем без окрыления... Где — душа? Душа — где? Подлииннички... да! — есть. А сердца — нет...
Я скоро понял, что все эти люди видели и знают меньше меня; почти каждый из них с детства был посажен в тесную клетку мастерства и с той поры сидит в ней. Из всей мастерской только Жихарев был в Москве, о которой он говорил внушительно и хмуро:
— Москва слезам не верит, там гляди в оба!
Все остальные бывали только в Шуе, Владимире... М. Горький «В людях» (отрывки).
II.
Отдел X. «Художественная промышленность», — написано на 3-х входах в центральное здание. Художественная промышленность занимает почти четверть всего громадного кольца, в котором помещены, как я говорил уже, четыре отдела. Эта отрасль промышленности заслуживает серьезного изучения и глубокого внимания, как верный знаменатель высоты культуры страны.
Она должна быть ярким выразителем национального вкуса к изящному, показателем степени и понимания русским человеком красоты уровня культуры и его духа. Помимо столь глубокой важности, она еще и потому интересна, что у нас является впервые на выставке...
...Я долго и много ходил по отделу и все искал в нем художественности... Я далек от того, чтобы строго относиться к нашим художественным изделиям, и не ставлю им в упрек их недостатков,—я просто говорю, что у нас нет никакой художественной промышленности, нет ее и не может быть. Кто ее насаждал или развивал, когда и как? Никто, никогда...
Требуется, например, создать новенький рисунок ситца, батиста, мебельного кретона, трипа. На фабрике имеется художник по этой части. Очень редко сей художник действительно художник, в большинстве же случаев это — крестьянин из Холуя, Палеха и Мстеры, сел Вязниковского уезда, Владимирской губернии сплошь занятых иконописью. Малый, воспитанный на изображении аскетических лиц, фигур и прямых складок платья, попадает на фабрику в качестве «рисовальщика» и вместо Василия Блаженного и Николы Милостивого должен создать «узорчик повеселее». Чтобы сосед фабрикант — «узорчика» не перенял и не выработал по нему партии, художника запирают в отдельное помещение и позволяют ему во все время создания «узорчика» выходить вон не иначе, как под надзором, следят за ним, дрожат над ним. Он сидит и потеет над созданием узора, для которого образцами ему служат узоры ситцев, уже вышедших из моды. С одного из них берет веточку, с другого листочек, с третьего цветочек и, глядишь, готово какое-нибудь яркое уродство.
Отрывок из очерка «Отдел X. Художественная промышленность». Газета «Одесские новости» №3726, 23 августа 1896 г.