ВЫСКАЗЫВАНИЯ М. ГОРЬКОГО О НАРОДНОМ ТВОРЧЕСТВЕ ВО ВЛАДИМИРСКОМ КРАЕ
ВЛАДИМИРСКИЕ РОЖЕЧНИКИ
«Беглые заметки».
На выставке последнее время «Русью запахло»...
Я это говорю без всякой задней мысли, имея в виду такие явления, как вопленница Федосова с ее старинными русскими песнями и эпосом, как капелла Славянского, восстанавливающая XVII век своими боярскими костюмами и воскрешающая старую народную русскую песню, сильно попорченную столкновением с творчеством фабрики, и, наконец, владимирских рожечников. С последними мне привелось поговорить по поводу их искусства, — они. бесспорно, играют с большим искусством напевы русских песен.
— Давно вы этим делом занимаетесь?
— С 1883 года, сударь мой. Эво с какой поры. В тот год мы были приглашены покойным государем и перед ним играли. С той поры и пошел на нас спрос: то туда зовут, то сюда, крестьянством хоть не занимайся.
— А разве вы занимаетесь все-таки?
— Ды-ть как же! На то родились, чтобы крестьянствовать. В дуду-то играть весь век неспособно нам... зазорно будто. Тоже вон волосы седые у иного есть.
— Да чего же зазорного в игре-то?
— Оно конечно... А все как будто не схоже с крестьянским-то делом.
— Тянет земля к себе — как хошь…
Это говорил седой старик, играющий на большом рожке. У него умное лицо, с задумчивыми темными глазами и характерно окающая речь.
— Нам это так, с полгоря, игра-то,—вступается другой,— а по рождению нашему должны мы пахать.
— И это помним,—подхватывает еще один пожилой рожечник.
— Песни вы хорошо знаете, — говорю я.
— Еще бы те не знать. Чай ведь наши они, крестьянские, — восклицает первый рожечник.
— Мы их до двухсот знаем, а то и больше, заявляет его товарищ.
- Только вот играем-то. мы на память, а не по нотам, забываем часто. А ежели бы мы ноты знали, мы бы всякую музыку могли играть. Нас и то немцы охаживали, все хотят дознаться, как это мы угоюзились. По шести целковых давали за рожок,... а играть не могут. Возьмет рожок-от в губы, а он у него и не дудит... Сердятся...
— А у меня вот,— перебивает товарища старик — бас, — на шесть душ земли-то. А я с сыном, играю вот... и да-а... — задумчиво тянет он к укоризненно качает головой.
— А как публика к вам относится?
— Публика? Ничего, слушает... хвалит...
— Нас везде хвалят, — равнодушно оповещает меня один из артистов, и в тоне его не слышно ни артистического самолюбия, ни любви к своему искусству.
— Славянский вас видел?
— Ну! Он у нас описывал которые песни. Он давно нас знает. Айда-ка, сыграем, ребята!
Ребята в желтых озямах и в высоких поярковых шляпах собираются на эстраде.
И вот льется унылая, переливчатая, грустно вздыхающая русская песня. Кажется, что это поет хор теноров — поет где-то далеко только одну мелодию, без слов.
Звуки плачут, вздыхают, стонут... и очень смешной контраст с грустной песней представляют надутые, красные лица.
Печальная песня оборвалась.
— Давно играете?
— Которые лет сорок дуют...
— А грудь не болит?
— Ох, как болит! Как кашель иной раз под сердце под-катит... Ну, возьмешь стакан перцовки, ахнешь —оно и отляжет как будто.
— Чего же вы не бросите вашу игру?
— Да ведь как ее бросишь? Нельзя теперь—известны мы стали... Зовут нас... Ну, и собираешься да идешь... Ино время налетишь на зверя... вроде одного, здешнего — вздохнешь, да и пошел домой.
— А что?
— Полтораста рублей он у нас утянул... вот что.
— А вы бы жаловались.
— Где уж! — и мой собеседник уныло махнул рукой, ярко выразив этим — «где уж» свое убеждение в беспомощности.
И все они замолчали, неподвижно сидя на стульях эстрады и позевывая.
Некто X.
Фельетон из газеты «Нижегородский листок» № 188, 10 июля 1896 г