Николай Соловьев. Рассказ.

Часть четвертая.

Город Вязники

На новом месте дела у меня пошли хорошо. Я, наверное, не лыком был шит: двенадцать лет уже «отпахал» на штатной работе. Мои материалы три или четыре недели подряд вывешивали на стенде «Лучшие материалы».
И вдруг прокололся. Мне дали обрабатывать этюд, который назывался «В пути». Едут в вагоне поезда, который катился в Сибирь, женщина и некий пожилой человек. Женщина ему рассказывает: «Замуж я вышла на тридцать первом году. Прожили мы восемь лет. Потом меня посватал татарин, он ушел от меня через двенадцать лет. Счастья не было и со следующим мужчиной, я завербовалась, но за семь лет работы так и не создала семью. Вот сейчас еду за Урал, может, там что получится…»
Этюд опубликовали быстро, маленькие материалы всегда нужны на полосах.
А днем нас, в первую очередь редактора, «задушили» звонками. «Вы чего там печатаете? Мы подсчитали: женщине, которая едет в поезде, почти девяносто лет. Какие ей женихи, тем более мужья?» И все в таком духе.
Редактор позвал меня в свой кабинет, рассказал о звонках и упавшим голосом сказал: «Коля, не обрабатывай больше таких заметок».
Да уж! Ситуацию смягчило то, что автором заметки был мой полный тезка – Николай Соловьев, и многие, видимо, подумали, что ее написал я, новенький и, видимо, не очень опытный газетчик…
В ноябре ушла на пенсию заместитель редактора Шальнова. На ее место перевели заведующего партийным отделом. Редактор перед этим позвал меня к себе и сказал:
- Николай Николаевич, я перевожу заведующим отделом партийной жизни. Это еще не заместитель редактора, как я обещал Вам в своем письме, но так производственная логика подсказывает. Вы согласны возглавить отдел?
Я ничего не сказал против.
В связи с этим назначением возникли некоторые «шероховатости». Корреспондент – женщина, пожившая больше меня и проработавшая в редакции не менее двадцати лет, рассчитывала, что на отдел поставят ее. И сразу родился слух, «объясняющий» ситуацию: «Соловьев – племянник Абрамова».
Нет, Владимир и Вязники я видел только однажды – из вагонного окна, когда в армейские годы ехал мимо в отпуск, родственников там у меня не было. А в сторону Москвы я дальше нижегородского Дзержинска не ездил.
Тогда родилась новая версия: у Соловьева – купленный диплом. Она тоже не выдержала первого же испытания: «Зачем ему диплом, если он писать в газету не сумеет?» И все успокоилось, я уверенно поехал в первую командировку.
Есть сложности и другого плана, сейчас я чуть объясню.
Послали меня в совхоз «Пролетарий» написать о работающем стройотряде. А заведующий отделом, оказалось, был не в курсе дела: студенты уехали из «Пролетария» еще десять дней назад. Сел, сижу в коридоре в легкой растерянности. Мимо идет черноволосый мужчина, мне говорит: «Это директор». Что ж, зайду к нему, «познакомлюсь».
Алексей Дудров оказался очень интересным собеседником. Через час у меня сложилась статья о работе с молодежью. Я тут же опубликовал ее в «Маяке», конечно, за подписью директора.
А заведующая сельхозотделом «приревновала»: это же ее поле деятельности – село. Подготовила такую же статью и снова под подписью Дудрова. Я удивился этому, высказал свое мнение на планерке.
- Ничего страшного, - сказала ответственный секретарь.
- Конечно, нет ничего страшного, - говорю я. – Но что подумают жители? Что у Дудрова крыша поехала: он за двадцать дней две статьи на одну тему написал…
Когда я еще раз сунулся в село, да еще покритиковал, мне официально запретили писать об этой отрасли производства.
…До конца рабочего дня оставалось минут десять. Вдруг ожил телефон на моем столе, заворготделом горкома партии сообщил мне, что меня ждет Буренков, хочет беседовать. «Беседовать» со мной, секретарем партбюро крохотной организации?
Поехал, как у нас говорили, на гору. В кабинете «первого» полумрак, горит только настольная лампа. Буренков жестом приглашает меня сесть возле его стола.
- Ну, как дела в редакции? Как настроение? Я вот решил поговорить с Вами. Как Вы думаете, какая пшеница перспективнее – «Мироновская» или «Юбилейная»?
Я сказал, как «думаю», назвал несколько аргументов в пользу «Мироновской». «Рано еще списывать ее со счетов. Да и нет у нас элитных семян «Юбилейной», - сказал я в заключение. Так и продолжался наш разговор, в основном на «аграрные» темя, к счастью, я в них ориентировался лучше, чем в вопросах промышленности. Тут я высказал вообще «революционную» мысль: «А ведь «Искра» работает лучше, чем «Пролетарий».
- Почему? – встрепенулся Буренков.
- Важен конечный результат, а не валовка, то, по какой цене производится продукция. В «Искре» литр молока обходится в три пятьдесят, а в «Пролетарии» - почти одиннадцать.
Эти цифры я взял, конечно, «с потолка», приблизительные, но моя постановка вопроса Буренкову понравилась. Но он заговорил о другом:
- Нина Владимировна просит освободить от работы, перевести ее в другое место. Мы предлагаем Вам стать редактором. Согласны?
- Рано или поздно хочется поработать на этой должности, попробовать внести в газету что-то свое.
- Ну, и хорошо. В пятницу поезжайте в обком на собеседование, а пакет с документами мы туда подошлем.
Съездил в обком партии, со мной побеседовали. «Сообщите, что мы согласны с Вашей кандидатурой», - таков был итог нашего разговора.
Через две недели прошла городская партийная конференция, на которой меня утвердили редактором.
Я «автоматически» стал членом бюро, меня избрали депутатом горсовета, мне предложили взять садовый участок – я стал начальником…
И сразу «пощечина»: в газете «Призыв» появился обзор печати о действенности выступлений. «Разносный» обзор. Хотя я отработал на новой должности всего неделю, хотя я помнил слова о том, что обзор пишет один человек и может ошибиться в выводах, на душе начали скрести кошки…
А на очередном собрании городского актива ответственный работник из Владимира в своем вступлении среди прочего говорит: «Вот ваш «Маяк» до чего додумался – о краеведении пишет». На меня сразу посмотрели все сидящие в зале, словно я совершил аморальный поступок. А я то думал, что наша газета в этом направлении дает фору всей области…
Сразу решаю, что «новая метла» должна мести активнее. Раз сказал «а» - упорядочил выпуск газеты, то надо сказать и «б». А «б» - это строительство редакции. Ребятам надоело работать в комнатах с высотой потолка метр восемьдесят шесть. Тут вот Володя Чадуев из училища пытался войти в кабинет, где я раньше работал: «Разрешите?» Парень как раз ростом 186 см, но он же в шляпе… «Пожалуйста», - разрешили мы ему войти, но оробели при этом: посетитель не поместился же. Но он снял шляпу, чуть пригнулся перед дверью и втиснулся в комнату.
Надо строить редакцию, там потолки будут выше четырех метров, чтобы они были на одном уровне с типографией, к зданию которой мы будем пристраиваться. Беру проект и иду в ремстройуправление. «Э, все уже устарело, - говорят мне там. – Пересчитайте расценки и смените название проекта не «Строительство» мы экспертизу ни за что не пройдем – а «Реконструкция».
Это решилось довольно легко, в ПКБ особенно не протестовали. Но тут оказались два «подводных камня».
Первое, что меня ждало, - это снос стоящего рядом с входом в редакцию двухэтажного домишка. Самое главное в этой работе – обеспечить так называемые возвратные материалы. Начистил собранные их разбитых стен кирпичи – пусти их в дело. Разобрал полы – не отдавай их на дачу заместителю редактора, а пусти их в дело. Подрядчик подсказал мне выход: «Перечисли нам 460 рублей, как раз столько стоят эти возвратные материалы – у меня претензий не будет».
Все шло хорошо. Как вы поняли, место под будущую редакцию было сырым, попросту говоря, болотистым (не отсюда ли – Вязники?) и пришлось класть в фундамент – сверх проекта – еще «ленту» бетонных блоков.
Но это было потом. Неожиданно не стал поддаваться кувалдам и скарпелям передний, «красный» угол сносимого дома. Я уже второй раз сходил за молоком и батонами для расконвоированных зэков, которые разбирали стены, а этот угол так и остался целым…
Вконец усталый, я пришел в редакцию и сказал о ситуации ответственному секретарю. «Наверное, там залиты золотые монеты, - предположил он. – В старое, дореволюционное время делали обычно так».
Чуть отдохнув, я снова вышел на улицу, сказал об этой «версии» зэкам и пошел в редакцию: утро вечера мудренее. Когда, не утерпев, вернулся к дому, угол преткновения был разбит до состояния щебенки…
Во-первых, мы лишались снабжения строительными материалами, а во-вторых, банк уже не контролировал сроки возведения здания.
Основные трудности, конечно, были впереди. Вот я еду в управление снабжения и сбыта, в моей заявке 16 позиций. В восемь утра я уже во Владимире, начальник управления на месте, я подаю ему свою бумагу.
- Линолеум на основе? Ты знаешь, кто это? Это начальник базы, я как раз прошу его найти 40 «квадратов» линолеума на основе для моего кабинета.
И дальше все продолжалось в том же духе.
- 400 килограммов белил? На ваш и Гороховецкий районы запланировано выделить 200 килограммов белил, а ты просишь только на свою хибару столько. Нет белил.
После обеда я кладу в свою машину только одну «позицию» - моток электрического провода, так называемой «лапши». А нужны люстры, выключатели, электрические щиты, кабель, чтобы подключиться к подстанции… А мало чего надо, чтобы возвести двухэтажное здание размером по осям двенадцать на восемнадцать метров. Шифер – острый дефицит. Батареи отопления – острейший дефицит. Добыли целый вагон цемента, но из-за несогласованности его разгрузили во Владимире и тут же развезли по стройкам… Дойдет дело до перекрытия второго этажа, а в городе (и районе, естественно) всего один кран с вылетом стрелы в 15 метров. Надо уже думать о мебели и другом инвентаре, а раз у тебя реконструкция – лимита на это нет. Надо, в конце-концов, подумать о содержании газеты, того и гляди, когда я проработал редактором неделю, «Призыв» напишет разгромный обзор…
Но дело все равно шло, хотя и начали падать только что выложенные простенки. Обходя по вечерам растущее здание (про себя я называл технадзором) я вдруг заметил, что одна батарея поставлена без подоконной ниши. Полезли в проект. Оказалось, этого окна совсем не должно быть. На другой день плотники стали предлагать поставить двери туалетов со стороны «чистой» части коридора…
Здание на выходе, нас торопят освободить арендованное помещение. Иду за помощью в горком КПСС: надо ускорить подвоз черной земли для благоустройства территории.
В целом строительство редакции шло успешно. Вот только когда все основное позади я – единственный раз попросил помощи – ускорить доставку черной земли для планировки территории. «Это Ваши заботы, Николай Николаевич», - сказали мне в горкоме партии. Ничего, сделаем без вас.
Интересно другое. Это не помешало чиновнику, ответившему мне отказом, говорить потом: «Мы вам редакцию построили»…
Мы влезли в новое здание без верхних светильников, без отопления, оно попросту не подведено – типография, в которой мы квартировали, спешил начать ремонт в теплое время. Наши ноги прилипают к невысохшей краске пола, все творческие работники размещаются в двух комнатах. Но, что меня особенно радует, никто не «пищит».
Просьба о земле, о помощи была, естественно, первой и последней.
Без света и отопления мы и перезимовали. Зато после двух с половиной лет хлопот мы сидели в кабинетах с огромными окнами и потолками выше четырех метров. Можно стало плотнее заняться газетой.
Среди редакторов, с которыми я вскоре познакомился, самым открытым был Альберт Куликов из Гороховца. Только он мог первым запеть в автобусе, который во время очередного семинара бежал из Струнина в Александров, только он мог взбудоражить коллег такими примерно вопросами: «А кто знает, что такое Красное Эхо, такой поселок есть. Ну, я понимаю Красный Маяк, даже Красный Куст, а вот что такое Красное Эхо, кто объяснит? И так несколько раз в течение года.
Помню Куликова на одном из партийных активов. Когда дело дошло до вопросов, гороховецкий редактор поднял руку.
- Пожалуйста, Альберт Иванович.
- Вот Вы, Рудольф Степанович, выдвигаетесь в областной Совет по нашему округу. Так Вы бы хоть прислали для нашей газеты фотокарточку.
Областному чиновнику то ли вопрос не понравился, то ли он не сосредоточился, по крайней мере, он спросил Альберта Ивановича:
- Вам, Альберт Иванович, какую надо карточку – с бабушкой или без бабушки?
Это смутило журналиста.
- Нам лучше с бабушкой, - ответил Куликов и решительно махнул правой рукой.
Половина президиума засмеялась, что в это время испытал «первый», нетрудно представить.
Интересным был семинар в Юрьев-Польском районе, где редактора области познакомились с работой совхоза «Энтузиаст». Как обычно рабочий день закончился экскурсией в музеи. Гид дала нам интересный материал, уделив много внимания рассказу о жизни Багратиона.
- Когда раненого Петра Ивановича везли в Симу, его карету оборудовали так, чтобы не доставлять большого беспокойства...
В это время мы приблизились к самой карете, тогда она стояла возле входных дверей. И сразу все насторожились: из кареты доносился крепкий храп здорового мужчины… Экскурсовод с испугом на лице открыла дверь кареты. Внутри на малиновых подушках безмятежно спал Альберт Иванович Куликов…
Когда мы прощались, редактор из Гороховца сказал мне: «Я многое пропустил, вчера поздно лег спать. Так ты, когда напишешь о семинаре, второй экземпляр пришли мне, я кое-что сверю». Я обещал, что пришлю ему свой материал.
Газету соседнего района с отчетом о семинаре я, конечно, посмотрел. И что увидел? От моего материала механически была отрезана половина, она была дополнена одной-единственной фразой: «Что примечательно, в этом совхозе все коровы стоят хвостами назад» и стояла подпись – «А. Куликов»…
… Я был приглашен на проводы Альберта Ивановича на пенсию. Вечер удался.
Потом на нас посыпались несчастья. Начало рвать стенки на первом этаже, проседая, они стали отрываться от потолочных плит. Я пошел за советом к строителям. Начальник РСУ, выслушав меня, сказал: «Радуйтесь, Николай Николаевич, что вас от типографии не оторвало, я это предполагал».
«Радовались» мы недолго: стенки могли упасть на работающих в этих комнатах людей, поэтому часть стенок пришлось перекладывать, укреплять их железными скобами. Этого хватило на полтора года, затем все пришлось повторять.
Осенью мы испортили бумагу. Квартал шел к концу,  бумкомбинат, желая побыстрее получить деньги за нее, забросил нам непланово грузовик с прицепом больших рулонов. Типографский склад был забит под завязку, не нашлось места и в ангарах УТЭПа. Пришлось договариваться с текстильной фабрикой – не будешь же транспорт держать неразгруженным.
На территории фабрики нашелся уголок, отдаленно напоминающий склад.
- А можно рулоны на попа ставить? – спросил меня водитель кары, который вел разгрузку бумаги.
- Можно, - разрешил я, не особо задумываясь в суете о последствиях решения.
А ночью пошел проливной дождь. Я «полетел» на фабрику. Конечно, «склад» ничего не укрывал – наверху лежали ничем не облитые плиты перекрытия. Рабочие второй смены стали помогать мне чем могли.
- На конюшне есть брезент, - подсказал один из них. – Дежурный конюх на месте, он только мимо проходил.
- Без записки директора я ничего никому не дам, - заявил конюх.
С директором фабрики мы дружили, я дозвонился до него, но конюх не пошел к телефону: «Куда я попрусь в дождь, зонта у меня нету».
Мастер смены дала мне несколько рулонов полиэтиленовой пленки, мы с ней укрыли рулоны, но вода со всей территории гаража потекла в наше «хранилище», прямо под рулоны, половина которых стояла на «попа»…
- На «попа» бумагу ставить нельзя, - сказали мне в типографии утром. – У рулонов, положенных на бок, промокает только десять-двенадцать сантиметров толщины рулона, их можно смотать и все. А когда поставлено на «попа», намокает весь рулон.
Вот и век живи – век учись.
Было испорчено несколько тонн газетной бумаги. На какие только ухищрения мы не шли потом, чтобы пустить ее в дело!
Как и  прежних редакциях, приходится хоронить сотрудников. У заместителя редактора, всю жизнь в «Маяке», ему пятьдесят шестой год, случился рак горла. Оля Дмитриева из промышленного отдела не перенесла операцию на сердце. Стоим возле ее дома, месим ногами апрельскую грязь, а катафалка все нет и нет… Пришлось засовывать гроб в проходящий мимо кунг электриков.
Уходят из жизни наши пенсионеры, в редакции много молодежи, но новички долго не задерживаются, уходят искать более выгодную – со всех сторон – работу.
Мы ревниво следили за творчеством каждого из нас, говорили о допущенных промахах на планерках, а чаще всего в ходе обычных рабочих дней, писали пародии и клали их «виновнику» на стол. Особенно доставалось Саше Павлову, материалы которого страдали ложной красивостью: «Опал, обмяк туман непрочный. Из него спиной доисторического динозавра выступила крыша Песковской фермы.
Из-за угла вывернулась доярка. Я ее спросил…»
Нередко разыгрывали друг друга, звонили в другой отдел: «Это с мясокомбината, запишите информацию: мы начали выпускать новый сорт колбасы». Доверчивый коллега тут же начинал расспрашивать звонившего, чтобы расширить материал,  в том числе спросил: «А чем эта новая колбаса отличается от других?» А тот, кто разыгрывал товарища, не был готов к этому вопросу и ответил «невпопад»: «Она…толще обычной» и засмеялся. Обман тут же был раскрыт…
Конечно, мы – вольно или невольно – следим за своим авторитетом, в основном на неофициальном уровне: а как нас оценивают коллеги, как мы оцениваем их самих? В нашем нижегородском «регионе» без конкуренции выше всех была «Арзамасская правда». Что мы могли противопоставить газете, которая выходила пять раз в неделю, бывшему областному центру? Была такая область – Арзамасская.
Но главную роль играл редактор газеты. Самый солидный по возрасту, журналист во втором поколении и, без всякого  сомнения, по-житейски умный, он пользовался большим авторитетом. Как можно было обидеть при оценке проделанной работы Алексея Демидовича Одинцова?
С подобной ситуацией – хотя бы отдаленно – мы столкнулись спустя много лет, когда я уже работал во Владимирской области. Идет отчетная конференция журналистов. В прениях (так тогда это называлось) выступает заместитель редактора Александровской газеты. И среди прочего говорит: «Давайте прекратим, давно пора, оценивать места в соревновании по авторитету редакторов, по авторитету городов. Что ни год, лучшими оказываются Муром, Гусь-Хрустальный, Александров».
И вот очередной вопрос – «Итоги соревнования…» Документ читает как раз журналист из Александрова, которая выступала двадцать минут назад: «Первое место присудить газете «Муромский рабочий», второе – Гусь-Хрустальной газете «Ленинское знамя», третье…
«Александровской газете «Голос труда»! – закричали из зала.
«Газете «Голос труда» (г. Александров)» - закончила журналистка, стоящая на трибуне, и посмотрела на сидящих за столом президиума.
«Это  же коллективное мнение», - сказали нам потом.
А что думаете – в Горьковской области было не коллективное?
Я как автор звезд с неба не хватал. Но после случая с «проножками» положил перед собой пачку чистой бумаги, стал писать… Уже на первом листе написал, что все наши беды идут от незнания экономики, от того на должностях экономистов «сидят» неудавшиеся бухгалтеры или те, кому не хватило места в штатном расписании. Упомянул и первого секретаря райкома партии, который, на мой взгляд, делает ошибки в кадровой политике. Взял да и назначит одного из лучших сельских экономистов директором совхоза. А ведь для этой должности другие качества нужны…
Редактор две недели «читала» мою статью, потом убрала ее со своего стола на подоконник. Когда я спросил о судьбе моего «опуса», она сказала: «Может, заказать такой материал работающим экономистам?» Я понял, что меня «зарезали». «Зря я «первого» упомянул» - оправдал я решение редактора.
Есть, на мой взгляд, и другие просчеты, в частности, никто не занимается кадрами села. Сняли с работы, попросту прогнали, директора совхоза в Гороховецком районе и доверили ему госплемзавод «Пролетарий», который «лакомый кусок» для любого руководителя.
Я начинаю писать обо всем этом, несколько месяцев подряд трачу на это все свое свободное время. Получается цикл из шести статей, я сдаю их редактору. Нина Владимировна (не знаю, прочитав ли) снова кладет статьи на подоконник. Они увидели свет, когда я сам стал редактором.
В ответ – глухое молчание, ни одного звонка. Я пытаюсь понять – почему, задаю «наивные» вопросы. Реакция примерно такая: «Ну и кого ты, Соловьев, удивил, что всему начало – плуг и борозда?» Но это был только заголовок, а остальное две тысячи строк о чем?..
Конец девяностых годов оказался для редакции очень тяжелым. Сказывались последствия бартерных отношений, деньги за рекламу нам практически не поступали, зарплату выдавать было нечем. А тут как раз вышел документ, определявший ответственность руководителей за задержку заработной платы. Некоторые «горячие головы» стали писать заявление на меня в суд. Хотя это меня нисколько не напугало: я сам зарплату – в отличие от многих – тоже не получал, но кое-какие действия предпринял. В частности, взял взаймы у однокурсника по университету (он в то время вел кое-какой бизнес) три миллиона рублей. Он даже расписку с меня не спросил… Этих денег хватило, чтобы погасить долги по зарплате.
Бартер по нам и по другому ударил. Куда-то пойти или поехать стало просто невозможно: все женщины были одеты абсолютно одинаково, как детдомовцы пятидесятых годов или учащиеся интерната…
И еще одна проблема. Бывшие работники горкома и райкома КПСС, дружно перебравшиеся в Советы, продолжали «руководить» газетой. Напишешь проект устава редакции, а тебе говорят: «Тут не по нашему написано, измените». Доводы, что устав не редактируется другими организациями и органами, а только принимается или отвергается, не срабатывают.
И вот результат. В повестку дня сессии районного Совета включают вопрос «О редакторе газеты «Маяк». Меня на сессию не приглашают, только, когда я «самовольно» прихожу в районный Совет, мне вручают извещение, где я, к слову, назван Смирновым. Торопились, наверное.
И вот обсуждение. Председатель постоянной комиссии докладывает: «Редактор «Маяка» не слушает нас, не переделывает устав, поэтому его надо освободить от работы». И сразу же начинает читать «объективку» на кандидата на должность редактора. «А куда же Соловьева? – недоумевают депутаты. – Он же вот – жив и здоров». Начинаются выступления с тем же вопросом, всего таких семь человек, в их числе и межрайонный прокурор. Ничего не решив, сессия переходит к следующему вопросу.
Когда протокол сессии запросили в областную прокуратуру, там вопроса о редакторе не оказалось…
Был еще один «нервный» случай. Как-то в самом конце рабочего дня меня вызвали к межрайонному прокурору. Там уже находились первый секретарь горкома партии и председатель горисполкома. Они как-то прознали, что в нашей редакции есть письмо, где содержится предложение не избирать руководителем Совета женщину. И соответствующие аргументы были приведены. «Если опубликуешь это письмо, мы тебя по стене размажем», - заявили мне.
Газета эта письмо опубликовала.
Секретари горкома и райкома – врать не буду – не совались в газету, если мы не прокалывались по-крупному. Инструктора, конечно, «руководили», особенно усердствовал заведующий общим отделом: «А у вас ошибочка вышла…» И портил настроение на двое суток.
А ведь что это за должность? Она «выросла» из завхоза, оклад у такого работника составлял 90 рублей, даже у фотокорреспондента нашей газеты – для сравнения – составлял 105 рублей. И вот: « Ошибочка вышла»…
Редактор, по обкомовской номенклатуре, в районе третий человек – председатель райисполкома, секретарь райкома и редактор районной газеты. Член бюро, как правило, депутат. Неужели «завхоз» не понимает этого? Понимает, конечно, но такой уж характер. «Значит путного дела у него нет, - думал я, - заняться больше нечем», и прощал нежданного собеседника.
Август девяносто первого обещал быть жарким. Мы, собравшиеся в первой декаде месяца на пленум областной журналистской организации, почувствовали это сразу. Или нас повестка дня так раскалила? А говорили собравшиеся о тяжелом положении местной прессы.
Основные претензии журналисты высказали горкомам и райкомам КПСС, которые все больше отдалялись от редакционных коллективов, не хотели вникать в их заботы, хотя и являлись одним из учредителей газет. Была отмечена и возросшая тяга штатных партийных работников к занятиям коммерцией.
А самым обидным было то, что работники горкомов и райкомов партии, чьим «органом» (надо писать без кавычек?) являлись районные газеты, очень любили поучать – и поправлять – журналистов. Вы зачем руководителя критикуете? Ему же авторитет нужен… Вы почему написали такой плохой заголовок? Кто вам разрешил печатать первоапрельские шутки? И так далее.
После долгих дебатов было принято решение провести акцию протеста: во вторник, 20 августа, выпустить газеты с белым пятном – или в целом без материалов – на первой полосе. Конечно, объяснив читателям, зачем это сделано.
С тем мы и разъехались по своим редакциям. А утром в понедельник, 19 августа, раздался звонок из Владимира. Руководитель областной журналистской организации, редактор «Призыва» Бурылин настойчиво рекомендовал, дал распоряжение протест с полос снять, а белое пятно заполнить материалом.
В этот день радио часто повторяло сообщение, что в отдельных  местностях СССР введено чрезвычайное положение, а по телевидению вместо объявленных передач звучала музыка… Поэтому после нежелания Бурылина объяснить причину такого решения на душе стало еще тревожнее. Было очевидно: в стране что-то произошло.
Послав во Владимир («Маяк» уже печатался там) два недостающих материала, что повлекло за собой переверстку первой полосы, я велел включить сеанс медленной диктовки информации ТАСС. Первым в нем шло сообщение «Чрезвычайные меры советского руководства» о том, что к исполнению обязанностей руководителя страны приступил вице-президент Янаев, что создан ГКЧП.
Логика подсказывала, что информацию надо давать в номер за вторник, но мы уже «ломали» полосу, вдобавок качество диктовки было отвратительным, нам не удавалось быстро восстановить пропущенные места… Из областной типографии ответили: «Не до вас», и «тассовка» - сокращенная по уже названной причине – оказалась перенесенной до среды.
И на другой день легче не стало. Пришла свежая почта, а в ней газета «Местное время» с Указами Президента РСФСР Б. Н. Ельцина. Только собрался дать команду поставить их в номер, как в кабинет вошла оператор и сообщила, что дискеты с двумя набранными полосами «запороты», материалы «не вытаскиваются».
На выпуск газеты офсетным способом с использованием морально устаревшей системы «Каскад» мы перешли всего месяц назад. Опыта никакого, вдобавок один из операторов (у нас было две машины) ушел на больничный и его подменяла другая работница.
Взяв дискеты, я тут же выехал во Владимир. Задача была одна – не допустить срыва очередной газеты, чтобы не вызвать у читателей ненужные и ошибочные предположения, не создать социального напряжения.
В областной типографии нам помогли, газета вышла, но в Вязники ее доставили только в четверг…
А в пятницу в «Маяке» появился отчет о Фатьяновском празднике. Корреспондент, писавший материал о нем, текст телеграммы Б. Н. Ельцина в Вязники почему-то не воспроизвел, посчитал, что ее возьму я сам.
Потом, как вы помните, состоялись разные внеочередные мероприятия, подошел срок городского «Дня депутата». Первый вопрос – конечно, о попытке государственного переворота. Сначала официальные сообщения, затем выступления.
Слово взял учитель, вчерашний работник горкома партии.
- Я предлагаю снять с работы редактора газеты «Маяк» Соловьева: он поддержал ГКЧП.
- Каким образом поддержал?
- Он напечатал материал о создании этого комитета, о его делах.
- Подобные информации готовит, - это уже я сам говорю, - весьма солидная организация ТАСС. И предназначены они для публикации в районных и городских газетах…
- Предлагаю наказать депутата Соловьева, - настаивает учитель.
- Я предлагаю принять решение о газете «Маяк». Вы почему телеграмму Бориса Николаевича напечатали с опозданием?
Выступает другой депутат, капитан милиции (тогда их, милиционеров, в городском Совете было около десятка) и говорит:
- Я сразу понял, что это хунта. Собрал рядовых милиционеров и сказал: «Это хунта, это попытка государственного переворота».
Оказалось, что этот милиционер не одинок в своем «патриотизме». Кто-то уже за неделю до путча вслух заявил о поддержке Ельцина и потому две ночи провел в ожидании, что его придут за это бить… Другие рвались защищать «Белый дом», но их в Москву не пропустили… Нашелся человек, который рассказывал всем, что он провел ночь возле «Белого дома», под дождем, голодный…
А тут снимали с работы за одну-единственную информацию ТАСС. А чего же грозит, думал я, тем редакциям, тем редакторам, которые опубликовали и постановления ГКЧП? Тюремное заключение с последующей ссылкой на Колыму?..
И в самом деле – теперь дело прошлое – многие ли тогда поняли, что это был заговор? ГКЧП возгласил вице-президент, и в самом комитете были люди с самыми «законными» должностями. Может, один Стародубцев выпадал из этого ряда. А о насильственной изоляции Горбачева кто знал?
От должности меня не освободили, ограничились критикой в адрес редакции. Но это дело для нас привычное.
Когда объявили перерыва, я – «сердитый», возбужденный, сказал одному из директоров школ:
- Депутаты еще не знают, что Геннадий Янаев мне три раза руку пожал.
Директор даже побледнел чуть-чуть и испуганно проговорил:
- Николай Николаевич, не сознавайтесь в этом, а то Вас обязательно освободят от работы.
Самое любопытное, что я не пошутил, а сказал правду. В то время Янаев был первым секретарем Горьковского обкома комсомола и при первой возможности приезжал на родину, в Перевоз. Обычно это происходило во время заседания бюро райкома ВЛКСМ. Янаев входил в кабинет, где оно происходило, и здоровался со всеми за руку, затем садился к переднему столу. Я и его мать хорошо знал, она в страдную пору работала на лукоприемном пункте.
Конечно, прошло собрание и в областном управлении печати. В основном все говорили по-существу, меня только удивило единодушие редакторов.
- Я увидел, что идет задержка  с выпуском газеты, - сказал один из редакторов, - приехал в типографию, а там говорят: «Без моей подписи, - это слова заместителя начальника управления. – газеты печатать нельзя». Это самоуправство, вмешательство во внутреннюю жизнь редакции. Я предлагаю упразднить управление по печати, которое ведет себя так недемократично.
Было написано соответствующее письмо, и губернатор Юрий Власов, совсем недавно вступивший в новую для области должность, из штатного расписания наше управление исключил.
Мы сразу почувствовали это на себе: все вопросы материального снабжения редакций перешли к редакторам. По снабжению бумагой – а это не требует отлагательств – очень помог директор офсетной типографии Борисов. Спасибо Вам, Петр Герасимович!
В работе газетчиков редко обходится без ошибок, самого разного рода, которые вызывают возмущение, удивление и даже смех, не совсем безобидный. Вот Рая Синицына пишет зарисовку об участнице революционных событий. Собрала материал, весьма богатый и интересный, и решила встретиться с героиней. И никак не найдет ее в селе. Дом закрыт, корреспондент пошла в магазин – там знают все новости.
«Марья Павловна давно у нас не была, - сказали там. – Наверное, умерла».
Село большое, два магазина. Но и во втором Марию Павловну давно не видели… Тогда концовка журналистского материала получилась такой: «Стою я на могилке Марии Павловны. Шуршит сухая трава под порывами упругого ветра. И тут подумала я: «Как рано все-таки уходят из жизни хорошие люди».
А через неделю в редакцию пришло письмо, и были в нем такие строки: «Миленькие, я еще живая…» Оказывается, Марья Павловна ушла жить к дочери. Перешла неширокий овраг и оказалась в соседнем селе, а это уже другой район.
Помню ошибку, которую я создал «своими руками». Пришел ко мне корреспондент Боря Прусов и говорит: «Материал у меня готов, только я забыл записать одну фамилию…» «Напиши вместо нее самую смешную, чтобы ее все заметили». Решили, что смешная фамилия – Спиногрызова. «Только не забудь, когда материал наберут в гранках фамилию поправить», - напутствовал я корреспондента.
Набрали, Боря фамилию – прямо на моих глазах – в гранках поправил. А сами гранки выправить не удалось – сломался линотип.
«Что же делать-то? – спрашивал меня Прусов, когда газета вышла. – Это же оригинал (для тех, кто не знал этот метод журналисткой работы, поясню – это означает «организовал и написал»), там же подпись комсомольского секретаря. Она очень удивится, что у них в колхозе работает ветфельдшер Спиногрызова.
- Что ж, берите машину и в колхоз – извиняться, оправдываться.
Следующий пример вряд ли можно назвать ошибкой, но беспокойства он доставил немало. Петя Зубов пишет зарисовку о механизаторе: «Вот он сидит передо мной – крупный, с крупными руками, пропахшими соляркой и навозом». А закончить хочет покрасивее: «Слава хлебу, что пахнет руками земледельца!» Что после этого началось! Приходили письма, три дня подряд раздавались звонки. «Мы хлеб, который пахнет соляркой и навозом, есть не станем!» - сообщали читатели.
Все досадные ошибки не перечислишь, хочется отметить одну особенность: если в слове окажется пропущенной буква, сразу возникает «осмысленный», но бестолковый смысл. «Неумный» вместо «неуемный», «отела» вместо «отдела», «коров» вместо «ковров», а что будет, если не хватит буквы в словах «Страна Пионерия»?..
До чего же коварные многие слова! Сплю я однажды и вдруг снится мне, что я плохо прочитал в полосе подпись: «Редактор Полухин». И через мгновение я «увидел» эту полосу, где – о, ужас! – две буквы в фамилии Полухина поменялись местами… Сейчас уже час ночи, а в пять уборщица выдает газету работникам почты. А вдруг они приедут раньше пяти?
Через три часа, вконец истерзав постель, я оказался возле редакции, конечно, опередил уборщицу. Она открыла дверь, я пробежал мимо ее, схватил газету. Подпись оказалась на месте и не искажена…
… Когда мы в очередной раз принесли в типографию смакетированную газету, директор запретил ее верстать: беспокойное все-таки это дело печатать газету – жесткие сроки, претензии к качеству.
Выход был только в одном – без всякого графика, без инженерного сопровождения переходить на офсет, в областную типографию. На свой страх и риск мы заслали газету во Владимир. А там ее напечатали! Экспедиция долго не принимала тираж, это делается ночью, когда начальство отсутствует. И вот газету везут к поезду, чтобы отправить в Вязники.
А железнодорожники не берут груз - им трудно найти  столько свободных мест, тираж «Маяка» тогда достигал 15-16 тысяч экземпляров. Так газеты оказалась на перроне, возле стены вокзала и пролежала там четыре дня, пока мы ее не разыскали. Пришлось срочно заключать договора со всеми заинтересованными службами, никто из них, к счастью, в позу не вставал, и наши действия негласно коллеги назвали подвигом…
Потом пришла еще одна своеобразная удача. Оказалось, что когда А. И. Солженицын работал в Гусь-Хрустальном районе, он встретился с отцом нашего постоянного автора В. К. Ивановой. Приближалось 80-летие писателя, и Вера Константиновна написала Солженицыну подробности этих встреч.
В ответ в Вязники пришла книга Александра Исаевича «Россия во мгле» с добрыми словами в адрес вязниковцев и разрешением печатать ее в «Маяке». Мы опубликовали 19 глав, реакция на них, надо прямо сказать, нулевая, но мы гордились тем, что наша газеты была второй во всей России, которой было разрешено печатать новую книгу Солженицына.
А газеты, даже большие, мельчают, всех их поражает бацилла безответственности, я два года подряд пишу об этом в передовых. Готов привести примеры. Газета почти с миллионным тиражом публикует следующую информацию: «Принято решение перенести мавзолей Котовского в Москву. Соответствующее письмо уже направлено президенту Молдавии».
Причем здесь Молдавия, если мавзолей находится в Одесской области? Это, как известно, Украина.
Но я не пишу в редакцию об этом лепе, знаю, что они на такое никак не реагируют. «По молодости» я писал многим. Так, в журнале «Смена» был опубликован снимок: сидят на вокзале новобранцы, а на них смотрит солдат. Подпись под снимком такая: «Неужели я был таким?» А у солдатика руки по локоть в карманах, что противоречит воинскому уставу. Я вырезаю снимок, пишу на свободном месте «Каким ты был, таким и остался», посылаю в редакцию журнала…
Не остаются в стороне и районки: я при первой возможности, не только нашей области, читаю их. Проникают в число учредителей Советы народных депутатов, в результате исчезает с горизонта газета «Муромский рабочий». Старинный город навсегда теряет самую старую газету области. Все делают вид, что не замечают этого.
Эти процессы почти не затрагивают вязниковский «Маяк», но на душе у меня муторно-муторно, иногда даже руки опускаются.
У нас появляется вторая газеты, материалы, опубликованные в ней, в основном, с «тенденцией». Не в моих правилах оценивать работу коллег, но любому терпению приходит конец, я пишу статью на две колонки с названием…
Удивляюсь, что никто – и ничто – не опровергает меня…
Приближается очередной юбилей победы, и у нас сразу возрастает количество писем и воспоминаний о войне. Один из бывших фронтовиков видел, как арестовали Паулюса, другой – корректировал огонь в ходе Курской битвы. А третий пишет так: «Шел второй месяц блокады Ленинграда. Правое крыло Волховского фронта…» Максимально тактично спрашиваю: «Вы войну закончили, как пишите, старшим лейтенантом. А тогда кем были? Нам интереснее прочитать не о положении фронта, а то, что Вы видели, Вы непосредственно…»
Такт, конечно, сохраняется до поры – до времени. После беседы с очередным рассказчиком я заявляю: «Все было не так, вы говорите неправду». И что вы думаете? Он молча уходит, «по дороге» жалуется на меня председателю горисполкома и когда я оказываюсь в его кабинете «для выяснения обстоятельств», ветеран заявляет: «Ты, сопляк, еще под стол пешком ходил, а я уже воевал». Я защищаюсь: «Я и под стол не ходил – я родился после начала войны, а того, что Вы рассказали, не было». Председатель горисполкома, чувствуется, на моей стороне, но он молчит: перед ним ветеран, он десятки раз выступал перед школьниками, у него зять – авторитетный врач…
Ясно, что такие «эпизоды» оптимизма не добавляли.
Любопытное наблюдение: всех больше о войне «трещали», чаще других старались попасть в центр внимания те, кто был на фронте писарями, интендантами, служили в тыловых подразделениях. Я как-то попросил отца, он был еще нестарым: «Папа, расскажи о войне» и тот ответил так: «А чего рассказывать – там же убивали». Бывшие участники Великой Отечественной войны – приходилось убеждаться в этом десятки и десятки раз – не любили вспоминать те годы.
Мне довольно часто приходилось встречаться с теми, кто стремился приукрасить свою ижзнь, запросто пересказывали известные – и не больно – мемуары и воспоминания. Раз послали меня к так называемому чапаевцу. Он, конечно, в первую очередь рассказывает о памятном бое около Лбищенска: «Слышу, стреляют. Гляжу, Фурманов бежит…»
- Фурманова там не было, - говорю я. – Его уже отправили в другую дивизию.
Мой собеседник не обращает никакого внимания на мою реплику: «Гляжу, бежит Анка-пулеметчица, затем плетень перепрыгнул сам Василий Иванович…»
- Не было никакой Анки-пулеметчицы, она есть только в книге Фурманова и в кинофильме «Чапаев».
- Так кто из нас чапаевец – я или ты? – «сердится» после этих слов ветеран..- У меня даже книга сына Чапаева есть. Подписанная.
Берет с этажерки эту книгу, показывает мне надпись на обложке. Меня это не убеждает, я давно удивляюсь, сколько гуляет по газетам и журналам разных нелепиц, стопроцентного вранья. С 1967 года я знаю, что была в дивизии Чапаева женщина-боец, от которой и «оттолкнула» Фурманов в своей книге, на самом деле ее звали Нина Васильевна Попова.
А кто был - на самом деле – комиссаром «Молодой гвардии»?
Начало нового века стало периодом судов. Сначала нас призвала к ответу работница одной из фабрик, которую газеты покритиковала за то, что она  плохо выполняет свои обязанности как воспитатель несовершеннолетних. На мой взгляд, дело возникло на пустом месте – истица по-своему истолковала одно слово. Но суд стал рассматривать претензию.
Я по жизни уже встречался, мягко говоря, со странностями, происходящими в судах. Происходили они и в этот раз, например, свидетели (чего?) истицы выступал ее родной племянник. После того, как судья не учла мнение двух докторов наук из Казанского университета о том, что слово, вызвавшее судебный спор, не имеет значение, которое ему приписывает заявительница, мы выразили суду недоверие. Нам троим, мне и двум авторам корреспонденции, пришлось ехать в соседний Ковров.
Первое, что мы увидели в ковровском суде, - это истицу, которая «гуляла» по коридору под ручку с полной женщиной, у той бросался в глаза сверток, прижавший к телу правой рукой. Как выяснилось минут через пятнадцать, это как раз и была судья, которая стала рассматривать наше дело…
Нас признали виновными и оштрафовали каждого на семьдесят рублей.
Дурной пример оказался заразительным. Вскоре на газету подал заявление в суд начальник домоуправления: мы воспроизвели его грубую фразу – правда, с многоточиями – но он ее опроверг. Возились мы с этим делом (судья ушла в декрет, другая уехала из города, а третий и вовсе погиб) около двух лет.
В начале нового года пришлось сократить двух корреспондентов. Одна из женщин попросила ее восстановить на работе. Я запасся копией трудовой книжки, где значилось, что истица уже работает в другом городе, но судья в расчет это не взяла. И вот я снова стою на пороге кабинета судьи, отвечаю «по существу» заявления, а в самом кабинете выясняются детали какого-то уголовного дела…
- Что-то Вы зачастили к нам, Николай Николаевич, - сказала, проходя мимо, председатель суда.
А что сделаешь? – хотелось сказать ей. – В прошлый раз истец не пришел к назначенному часу, а сегодня – очень нужный свидетель…»
Потом пришел «черед» судиться с газетой бывшему главе района, чуть позже «бумагу» в суд принесло руководство завода «ОСВАР». Мы написали, что когда был продан управлению образованию оздоровительный комплекс, заводчане утащили из него буквально все – даже стекла из дверей и цветочные горки сотрудников ФОКа…
Первое решение, конечно, не устроило истцов, и они подали заявление арбитражный суд.  Там судья, нестарая женщина, оказалась рассудительной и принципиальной. Помню, она даже улыбнулась после такого диалога:
- Объясните, пожалуйста, куда делись спортивные тренажеры, - обращаюсь я к юристу, который представлял завод-истец.
- Мы их отдали на турбазу, там на них тренируются работники охраны.
До турбазы от города не менее десяти километров, поэтому я говорю: «То-то я вчера делал зарядку на берегу Клязьмы и мимо меня за реку пробежали шесть здоровенных мужиков. Оказывается, это были охранники». Тут судья и улыбнулась.
В иске было снова отказано. Но сколько потеряно рабочего времени, в течение какого срока у нас сохранялось нервное напряжение!
Я вернулся с прогулки по городу. Только вошел в квартиру, как жена сказала:
- Тебя ждет глава района, недавно звонили. Надо получить какую-то награду.
Я уже не работал девять месяцев.