Николай Соловьев. Рассказ.

Часть третья.

                                                      Село Вад

Когда я возвратился из Казани, с сессии, меня ждало неожиданное сообщение. Меня пригласила в свой кабинет редактор Анна Михайловна:
- Вам Полухин звонил, предлагал стать у него заместителем редактора. Я советую Вам согласиться.
Редактор газеты соседнего района позвонил еще раз, прямо мне. Я согласился с таким лестным предложением, но задумался, стал думать о том, что заместитель – это отдел партийной жизни. А я был членом КПСС всего полгода и не участвовал ни на одном партийном собрании редакции. Просто указали когда-то редакции на отсутствие «роста рядов» и мне предложили написать заявление: среди «творческих» я один был беспартийным…
На бюро райкома партии, когда принимали в кандидаты, меня не терзали вопросами. Прочитали мою анкету, и председатель райисполкома сразу сказал: «Предлагаю принять Николая Николаевича в члены партии: я знал его отца, он тоже коммунист».
В пятидесятых годах теперешний председатель райисполкома работал в нашем городе, был секретарем райкома партии. А мой отец, тогда председатель колхоза, рискнул не выполнить госпоставки. Его, конечно, сразу в райком, на рассмотрение персонального дела.
- Предлагаю исключить Соловьева из партии, - сказал молодой и, видимо, самый «горячий» секретарь райкома.
Отец вспылил (семь бед – один ответ).
- А ты давал мне партийный билет, харя жирная? Я его на фронте получил. А ты, я вижу, не воевал (секретарь райкома был хромой). Иди, становись на мое место! Тогда посмотрим…
Вот так теперешний председатель райисполкома знал моего отца.
И я поехал на так называемое собеседование. В соседнем районе «главным» оказался второй секретарь райкома, он спросил меня, чем я занимался раньше, о том, изучаем ли мы в университете организационно-партийную работу и пожаловался на то, что его замучил псориаз, сообщил, что меня на работу возьмут.
При увольнении из перевозской газеты с нами очень хорошо обошлась бухгалтер редакции: она выплатила подъемные даже на сестру моей жены, которую мы воспитывали. Пришел грузовик, на котором были уложены  вещи женщины, которую я заменял: мы сумели произвести обмен наших квартир. И мы, погрузив наш «скарб», уехали из Перевоза. 1 сентября 1970 года я вошел в кабинет редакции, которая стояла на улице 50-летия Октября.
На новом месте стали жить в доме барачного типа, в котором было четыре квартиры, каждая с отдельным входом. Редактор сказал мне:
- Это временно, Николай Николаевич: редакция строит особняк, видимо, для меня. Так что вы переедите в мою квартиру.
Вскоре мы переехали, но не в квартиру редактора. Он отказался от коттеджа с печным отоплением, у него была квартира с удобствами, и мне снова пришлось грузить свое имущество. Возвращаясь от нового дома, мы заехали к ветхому домишку нашего корректора Тони Абросимовой, погрузили ее скраб и внесли его в нашу бывшую квартиру – такое было принято решение, конечно, не без участия редактора. Я был – буквально – нужен этому району и мне многое прощалось.
Мы стали жить в так называемом финском доме, щитосборном, с тремя комнатами. Просторно, сарай, в котором могли разместиться три «Волги», огород в шесть соток земли. И вдруг начади мерзнуть, хотя шел только ноябрь.
Через месяц мы нашли разгадку. Сидим в зале, смотрим по телевизору телефильм, по-моему, «Семнадцать мгновений весны» - и вдруг на улицу попросилась кошка. Выпустил я ее на веранду, а через пять минут она замяукала… в доме. Но мы, увлеченные событиями фильма, никак не прореагировали на это, и через минуту-другую кошка спрыгнула… с потолка прямо на диван, что стоял в зале.
Как? Почему? Это я узнал в обеденный перерыв следующего дня, когда залез на чердак дома. Оказалось, в потолке возле главной балки не хватало целой доски, отверстие было просто прикрыто пакетом стекловаты… Я так рассердился, что за два часа написал фельетон «Осторожно, Бодия!» (Бодия – такой была фамилия бригадира калымщиков, которые – в том числе – строили особняк для редакции).
Фельетон редактору очень понравился. Во-первых, в новой для меня газете фельетонов никто не писал, во-вторых, этот самый Бодия утащил трактором (читай – украл) от «нашего» дома два толстенных бревна, которые редактор хотел отдать на дрова своему сыну.
Мое новое место работы называлось село Вад, что в переводе с мордовского означало «вода». На первых порах я невольно будоражил людей, стоящих в очереди на автовокзале в Горьком. Естественно, там билеты продавали на многие направления, поэтому, вбежав в кассовый зал, я обязательно спрашивал: «В Вад билеты есть?» «Нет, - отвечали мне с улыбкой из очереди. – Только в рай остались».
По неписанному правилу, в тех коллективах, где в состав входят и редакция, и типография, редактор обычно руководит типографией – там и оборудование и их ремонт, забота о бумаге и запчастях… Времени на саму газету почти не остается, поэтому ее «ведет» обычно заместитель редактора, который обращается к редактору за советом и помощью в «чрезвычайных» случаях. Я это усвоил без подсказок, и дело пошло, считаю, неплохо.
Проблем не было до тех пор, пока ко мне в кабинет не вошел Володя Тужилкин. Он в то время, когда я приехал в эту редакцию, исполнял обязанности заведующего сельхозотделом, но почему-то получал оклад литсотрудника. Я еще не успел разобраться с этим, как Тужилкин зашел ко мне.
- Что за вопрос, Владимир Федорович?
- Да пойду редактору по роже тресну.
Я это истолковал как оригинальную шутку, тем более Тужилкин сразу вышел в коридор. И тут же из соседнего кабинета – он был рядом – раздалась звучная пощечина.
Оказалось, Тужилкин не шутил. И такие «экзепуции» стали повторяться с достаточным постоянством. Владимир Федорович, имея всего-навсего одну семилетку, был в нашей редакции лучшим журналистом. На планерках обычно ему ничего не объясняли, не говорили, куда надо лучше всего съездить – знали, что он все сделает в лучшем виде и в нужном объеме, последний показатель для района, в котором всего тринадцать тысяч населения и всего тринадцать колхозов, имел важное значение.
Через месяц, как я приехал в новую редакцию, редактор ушел в отпуск. И тут произошло событие, которое тяжело отразилось на моем самочувствии. Ответственный секретарь Володя Макаров, сделав гонорарную разметку, сначала отнес ее бухгалтеру, хотя я ее должен был подписать А там оказалось, что на передовой статье было написано: «Полухин – 0 рублей, 0 копеек». Оказывается, не писал заново «сезонные» передовые, а просто проставлял в прошлогоднюю статью новые цифры и название хозяйств.
Бухгалтер сразу сообщила Полухину об этой форме борьбы против «незаконного» получения гонорара. Только газеты с такой непривычной разметкой легли на мой стол, в кабинет вошел редактор.
- Ты почему не сообщил мне о таком безобразии? Рано ты стал мечтать о редакторском кресле?
Далее прозвучали слова о змее, которую иногда пригревают на своей груди, и подобные им. Было неприятно слышать их, а ответственный секретарь – ему уже шел сорок пятый год, делал круглые глаза: «А за что Полухину получать гонорар, Николай Николаевич?» Я сразу не был готов к такому вопросу.
Еще до штатной работы в редакции я пытался писать рассказы, два или три из них даже опубликовали. Рискнул показать рассказы Полухину. Через некоторое время редактор заговорил о них: «Вы, Николай Николаевич, пишите, как Чехов…» Я чуть не свалился со стула от радости после такой высокой оценки, а Полухин закончил: «… так же коротко»…
Писал рассказы и Тужилкин, потому когда в наш райцентр приехал пожилой – а значит и бывалый – писатель, он остановился у нашего заведующего сельхозотделом. Тужилкин посоветовал мне принести свои рассказы для рецензирования, для этого писателя и командировали в наш район.
Прошло три дня как я отдал свои рукописи, я спросил Тужилкина:
- Владимир Федорович, Тулупов читал мои рассказы?
- По-моему, не читал.
Прошло еще четыре дня, в выходной писатель должен был уехать в областной центр.
- Владимир Федорович, писатель успеет прочитать мои рассказы?
- Не знаю. Приходи сегодня ко мне, а то ты рискуешь совсем потерять рукописи.
Я, конечно, вечером пришел у Тужилкиным. Гость из области и хозяин сидели возле большого стола, в центре которого стояла большая сковорода с жареной мойвой. Мужчины были навеселе, а если «по-мужски», пьяными. Меня, конечно, пригласили к столу, подали мне, расплескивая его, объемный стаканчик из «простого» стекла.
Дождавшись, когда писатель сжевал очередную порцию мойвы, я спросил про судьбу моих рассказов. Гость из области поддел очередную порцию рыбешек и спросил: «О чем идет речь по-существу?»  Тужилкин, соблюдая какую-то служебную субординацию, окрепшим голосом сказал:
- Да он, Иван Михайлович, насчет рецензии.
- Ну-ка принеси из спальни…
Хозяин квартиры сходил в дальнюю комнату и вынес оттуда мои многострадальные рукописи. Я взял их в руки, быстро пролистал. Они были чистыми, без единой чужой поправки. Даже следов от карандаша не встретилось…
- Ну, так, Иван Михайлович, что скажите о моих рассказах? – Это уже я осмелел. – Стоит мне этим заниматься?
- Конечно, ты не Шолохов.
- Ну, и каковы главные недочеты? Что скажите про сюжеты. Может, мне рано писать о гражданской войне?
- Ты явно не Шолохов. Нет, не Шолохов. – Иван Михайлович начал старательно скоблить присохшую к сковороде рыбу. Ни я, ни Тужилкин не торопили его: человек с мыслями собирается…
- Ну, давай же. – Писатель поднял наполненную рюмку. – Давай, как тебя? Коля? Ну, давай, Коля.
Я понял, что «рецензирование» закончилось. Тужилкину явно было неловко, что оно прошло так. Чтобы чуть отвлечь его от «плохих» мыслей, я спросил Тужилкина на работе:
- А как Иван Михайлович оценил произведения других авторов?
- Ничего он не читал. В том числе тебя. Пил он каждый день больше меня… Да ты не переживай: за душой у Ивана Михайловича ничего путного нет. Он гордится только тем, что его рассказ «Ветки» помещены в «Родной речи».
Если быть честным перед собой, Тужилкин не был выпивохой. Но случалось, покупал красного вина в бутылке темного стекла и выпивал ее прямо в отделе, на рабочем месте. Наблюдать за ним было некому – у нас было просторно, и мы сидели в комнатах по одному – да и не решался никто на это: Тужилкин был старше всех нас, почти ровесником 55-летнего редактора.
А если Тужилкин выпивал красного вина, он почти всегда шел к Полухину и бил его по лицу.
Редактору это наконец надоело. Он пришел ко мне в кабинет и без «предисловий» сказал:
- С Тужилкиным что-то надо делать. Он так и хлещет меня…
По-настоящему мы не успели подумать о судьбе корреспондента, а он вошел к нам и сказал:
- Не ломайте головы, Николай. Я уйду сам.
И в самом деле, уволился. Снова устроился пекарем в райпотребзе, откуда и пришел когда-то в редакцию.
Мы потеряли «бойца», но в отличие от известной песни, заметили это. Тужилкин был крупным, спокойным и мастером в любом деле, за которое брался. Но раны «зарубцовываются». Постепенно затянулась и эта.
И снова из той же оперы – никак не знаешь, где наткнешься на неприятность.
Полухин вдруг написал нетрадиционную передовую статью – «Механизатор Иван Бухарев», мне его замысел понравился, Иван в самом деле для такого материала самая подходящая кандидатура: награжден тремя орденами, член правления колхоза, овладел всеми механизмами и агрегатами.
Но в день выхода газеты, было еще рано и ее могли прочитать Шитиков и председатель райисполкома: им районку носили нарочные, нас с редактором пригласили к «первому».
- Значит, берите пример с механизатора Бухарева? (Именно такими словами заканчивалась передовая статья). – А он ночью уронил в овраг комбайн, сам разбился… Садитесь.
- Оправдываться нам было совсем нечем: что написано пером да еще в вышедшей в свет газете…
- Думать надо, что пишите, - сказал «первый». – Быть… предусмотрительнее. Куда, например, смотрел секретарь парторганизации?
«Секретарь» - это я. Не туда, видимо, смотрел,  по крайнем мере, не в рукопись передовой.
По дороге в редакции Полухин беспрестанно чертыхался, потом повернул к универмагу. Вернулся с ссыльным запахом спиртного, войдя в кабинет, запер дверь на ключ.
Пережили мы и эту шишку, которую сотворили собственными руками. Очередная передовая, писал ее я, называлась «Твое родное село». Было непривычно, даже дурным тоном, если газета выходила без передовицы. И вскоре из-за нее разразился скандал. В соседней газете вышла статья, как две капли воды похожая на нашу.
- Ты зачем, Полухин, списал у нас передовую? – позвонил нам редактор-сосед.
- Нет, это ты списал ее с «Восхода», парировал Полухин. – Мы-то на два дня раньше вышли, в четверг.
Загадкой эта ситуация была всего сутки, потом все заметили, что обе передовые списаны с журнала «Агитатор».
Чем дольше я работал заместителем редактора, тем больше узнавал о некоторых секретах экономической жизни района. 25 декабря, а годовой план по производству молока выполнен всего на 74 процента. И не было предела моему удивлению, когда в итоговой сводке эта цифра уже равнялась 101,6 процента.
Я пошел за разъяснениями к управляющему банком, он благоволил ко мне. Оказалось, колхозам была продана молокозаводом тонна сливочного масла, на «бумаге», конечно. Таких хозяйств оказалось шесть, они перевели, тоже на бумаге, в молоко… Интересно, кто выпил это «молоко»?
Потом этот «опыт» я частично использовал. Управление печати решило добиться, чтобы план очередного месяца выполнили все типографии. А у нас, как назло, колхоз «Прогресс» не оплатил работу, план у нас не складывался. И был найден выход: местный колхоз перечислил нам недостающую сумму, а затем ее вернули как уплаченную ошибочно.
Хлопотное дело – и не очень благодарное – провести заседание за «круглым столом». Особенно непростым оказалось для меня первое собрание, на которое мы пригласили участников гражданской войны. Редактор, хорошо зная о сложностях такой встречи, предупредил меня: «Как только полетят искры, беседу надо прекращать».
«Искры» полетели быстро, сразу после моего вводного выступления. И разволновала всех заведующая роно, она вдруг заявила, что комсомольскую организацию в Крутом Майдане создала именно она. Дотошные ветераны быстро высчитали, что ей тогда было всего восемь лет и стали сразу останавливать, оспаривать тех, кто порывался, по мнению собравшихся, ухватить славы и почета больше, чем заслуживали.
Самый горячий спор возник о случившемся в 1918 году мятеже в Муроме, о тех, кто участвовал в его подавлении. Два ветерана – для усиления своей аргументации – встали со своих мест, начали говорить громко и горячо. Но оппонент  не сдавался и тогда был пущен в ход убийственный аргумент: «Вам повезло, гады краснопузые, что нас было мало, а то бы мы вас всех в реке утопили». Оказалось, мужчина воевал не за Советскую власть, а был участником того самого мятежа… Я с трудом «помирил» участников «круглого стола», завершил заседание. «Мятежник» отказался пить «обязательный» чай с сушками и все ругался, пока спускался по лестнице на первый этаж.
Монотонность рабочих дней разнообразили и так называемые межрайонные летучки. В области было создано около десяти творческих объединений, которые обычно присоединялись к крупным редакциям. У нас центр был в Арзамасе, где газета выходила пять раз в неделю.
В этот раз мы поехали как раз туда.
- Сегодня программа летучки будет обычной – перекрестный обзор газет, встреча с интересными людьми, экскурсия, - сказал редактор арзамасской газеты. – Еще нас пригласили на вручение премии Красногорскому сельскому Совету, за победу во Всесоюзном соревновании. Съездим?
Отказавшихся от такого предложения, конечно, не оказалось.
Обзоры газет мы завершали быстро. Вместо экскурсии, взамен ее, нам вручили книгу «Арзамас», написанную в основном журналистами, конечно, с их дарственными надписями. И мы поехали в Красногор. Почему-то проехали его мимо, въехали в лес и оказались на поляне, где был постелен большой брезент, а на нем уже нарезанные салаты, бидоны со сметаной и квасом, слева, в тенечке, аппетитно булькала уха. Там же «притаились» гости - ответственный секретарь «Горьковской правды» и сотрудник журнала «Вокруг света», который, как нам сообщили, только что вернулся из Вьетнама.
Начало этой части летучки оказалось необычным. С только что налитой рюмкой встал арзамасец, он работал в отделе писем, Женя Воскобойников.
- Послушайте экспромт.
Неплохая эта штучка – межрайонная летучка, - начал читать он.
Поболтал – блокнот в карман и потопал в ресторан.
Съел рагу, пивка испил – про летучку позабыл.
Экспромт всем понравился, даже о тосте никто не вспомнил. Потом выпивали за Красногорский сельсовет, за дружественный Вьетнам, «под уху» и, естественно, за гостеприимных хозяев. Разъезжаться стали рано: у некоторых впереди был довольно неблизкий путь жа и премию Совету, подумал я, надо вручить в рабочее время.
Но километров через десять хозяева – арзамасцы остановили свою машину и стали прощаться.
- А премию-то мы не будем вручать? – с робостью в голосе спросил я.
- Коля, премия осталась в лесу. Сельсовет вручил ее нам, - редактор улыбнулся, посмотрел на своих товарищей. Те, видимо, были в курсе.
Неплохая это штучка…
Как известно, я возглавлял отдел партийной жизни. И мне хотелось писать материалы о ней интересно, не по канонам оргработы, а с человеческой теплотой. Например, написать с бюро райкома репортаж. А тут и фактура подвернулась: в партию принимаем мужа и жену с интересными биографиями. Он родился на Украине, служил в расположенной в нашем районе воинской части. После увольнения в запас женился на местной девушке, дал ей свою фамилию – Бричка. Мужчина работал механизатором, а его жена – главным агрономом колхоза.
Я написал репортаж, «для верности» принес его первому секретарю. Он прочитал материал и задал такой вопрос: «А почему репортажей нет в Арзамасе? Не надо, не публикуй».
Полухин «злоупотреблял» давно. Однажды его на бюро райкома даже временно отстранили от руководства газетой, поручили это, конечно, заместителю, тут же на бюро сообщили ей об этом. Она ушла, а Полухин остался решать остальные вопросы повестки дня.
Вернулся Полухин в свой кабинет, а в нем уже сидит заместитель и читает очередную полосу. Он помялся-потоптался возле своего стола, потом сказал: «Альбина Дмитриевна, мне надо полосу читать…» А заместитель редактора подняла голову и говорит: «Мы в этом тоже кое-что понимаем. Вы уже забыли, что Вас отстранили?» Так и возникла между ними «холодная война».
Но Полухин переборол строптивую женщину. «Если найдете другого заместителя, мы разрешим проводить Альбину Дмитриевну на пенсию», - сказали ему. Новый заместитель нашелся…
Я решил бороться с «пороком» редактора иным способом – решил пригласить на разговор его жену, та работала в райфо. Женщина пришла в редакцию, спокойно выслушала мои «претензии» и советы. Как был в оправдание мужа сказала: «У Коли нервы ни к черту. Он семь лет работал на целине, в облисполкома культурой руководил, это не кое-что.
«Не кое-что, - подумал я. – Значит, Коля на снегу под автомашиной не лежал, в жестяной кабине не сидел» и отпустил жену редактора с Богом.
Кстати, о спиртном. Я водку пил нечасто, а красных вин и шампанского совсем избегал. А вот Полухин «с запахом» появлялся на работе все чаще и чаще. «Он знает, что Вы его не подведете, вот и развязывается», - сказал как-то Володя Макаров. Он был старше всех нас, поэтому его слова были весьма авторитетными. Загулы редактора по большому счету не затрагивали мою работу, не вынуждали задерживаться после пяти часов, и я зачастую в разговоре оправдывал начальника: он «идет с горы», ему пятьдесят шесть, он фронтовик, пережил целину, а там – все это уже знали – было непросто.
Чаще всего, если Полухин уже «заложил», он отпрашивался – надо выполнять обязанности уполномоченного райкома, надо побывать в «подшефном» колхозе или «просто» сходить в тот или иной отдел райисполкома. Напряжение возрастало, когда редактор не приходил на работу, два и даже три дня. На третий день вставал вопрос: чью подпись ставить на газете? Там уже шли материалы, которых редактор в глаза не видел. А поставишь свою – из райкома сразу позвонят: «А где Полухин?»… Однажды, когда ожидание редактора затянулось, я позвонил первому секретарю: «Пропал Полухин». «Ищи»,- прозвучало в ответ и послышались короткие гудки.
Нашли, конечно. На следующее утро, у родного брата Полухина, в соседнем, но совсем не в близком районе. Прямой дороги туда не было, доехать можно было только на попутке…
И еще о спиртном. Тогда я был в командировке, в совхозе, где выращивали свиней. Гидом у меня был заведующий фермой, небрежно выбритый, словоохотливый мужчина.
- На ферме у меня порядок, были бы норма, а результата мы добьемся. Вот посмотри…
Я уже смотрел и записывал, что увидел. Свинарки как раз затаривали свежемороженую рыбу, которой был разгружен целый грузовик. Сначала они набили рыбой свои сетки – а кто и по две – «скромно» поставили их у стены.
- Рыбу-то давно не привозили, для бабенок это дефицит значит. Может, тоже возьмете? Тару я найду.
Я отказался.
Завфермой позвал меня пообедать у него. Мы пришли в его квартиру, пока я раздевался и мыл руки, он сходил в сельмаг, поставил на стол бутылку водки, а рядом – тарелки в ароматными щами. Наполнил водкой объемистые стаканчики.
Выпил я всего один стаканчик, из второго только «лизнул». И не хотелось выпивать, а главное – я уже знал, что напишу критическую корреспонденцию. Напишу, как разворовывают на ферме рыбу, как растаскивают морковь и другие корма. А заведующий фермой закрывает на это и другие недостатки глаза…
Через пять-шесть дней после этого меня пригласили в райком партии. Секретарь, который курировал село, ничего не говоря, протянул мне листок бумаги. Мои глаза сразу уткнулись в строки: «Обедал Соловьев у меня. Съел полкастрюли щей и выпил две (так и было написано) поллитровки водки. И после этого стал наводить критику. Есть ли у него совесть?»
Секретарь, крупный мужчина, бывший селянин, не поверил мне, что я не выпил и половины указанного спиртного. И в чем-то, наверное, был прав. Как это так – редактор пьет, а заместитель 0 нет. Ведь как известно, с кем поведешься…
Нет, со спиртным у меня «не было общего языка». Помню, мы совсем освоились на новом месте, и жена сказала однажды: «Полухина надо бы отблагодарить. Он тебя позвал в замы, такого молодого, особняк редакционным нам отдал, сам в него не пошел».
Я поддержал жену: надо отблагодарить. В один из дней взял в руки объемную дерматиновую сумку, положил туда три бутылки с водкой и вином – на любой вкус, добавил туда разной снеди. И с этой сумкой вошел в кабинет редактора, поставил сумку возле стульев, стоящих вдоль окон. И мы стали говорить – о вышедшей вчера газете, о той, которая выйдет в субботу. Сидим, говорим, уже темнеть стало, я уже второй раз «свою биографию рассказываю», никак не решусь предложить Полухину то, что принес… Наконец разозлился сам на себя и выпалил: «Николай Алексеевич, давайте выпьем». Редактор тут же взял стоящий на столе стакан, вытряхнул из него остатки воды, протянул мне: «Давай».
В самый разгар подготовки диплома меня вызвали на работу. Шитиков, увидев меня на площади, сказал:
- Николай Николаевич, выйди на работу: Полухин снова на больничном.
- Так ведь трудно будет, Валентин Васильевич.
- Было бы нетрудно, я тебя бы не попросил.
Вот и все, конечно, я вернулся в редакцию.
Защищали дипломы и сдавали госэкзамены мы в июне. Защитился и Рустем Сашев, которого мы звали «ефрейтором», в частности потому, что при перекличке в аудитории он откликался сразу на три фамилии. Помнили мы о другом – однажды Сашев привел в общежитие девушку, помог ей взобраться в окно первого этажа, а сам залезть туда не сумел..
Мы получили «корочки», в последний раз посидели в летнем кафе, утопили в озере Кабан свои учебные портфели – и по домам. Прощаясь, Вадим Степнов сказал мне: «Встретимся на съезде Союза журналистов». И что вы думаете? Спустя тридцать лет это произошло.
И вообще не знаешь, где споткнешься. Как-то договорился я с председателем колхоза «Родина» о встрече. Ехать недалеко, всего семь километров, мое приподнятое настроение испортиться не успело за это время. С таким настроением я и открыл дверь в кабинет председателя. На всякий случай спросил: «Можно, Алексей Викторович?» И тут сидящий за нешироким столом председатель так меня «послал»! Недалеко, но очень убедительно… Я отступил назад, а потом попросту пошел, не туда, куда меня послали, а к машине.
Потом я узнал, что председатель, приехав на дальнюю ферму, помогал трактористу прицепить отсоединившуюся от трактора «бочку» с кормом, так называемой бардой – это отходы спиртового производства – и отморозил пальцы. Приехал в контору – они стали отходить…
Все это были цветочки. «Ягодки» появились неожиданно. Меня пригласил к себе «первый» и когда я прошагал шестнадцать шагов по его кабинету (это было неоднократно «проверено») и сел к столу, Шитиков протянул мне листок бумаги, где сообщалось, что редактор Вадской районной газеты в один из дней всероссийского семинара, напившись пьяный, лежал в районе Красной площади, имел неопрятный вид.
- Наказать надо Полухина по партийной линии.
Я растерялся: как я решусь наказывать человека, который по доброй душе и по добрым намерениям пригласил меня в свои заместители?
- Валентин Васильевич, а персональное дело можно рассматривать и минуя первичную организацию, - вспомнил я одно из положений устава партии.
 - Ладно, так и сделаем, - согласился, немного подумав, Шитиков. Убрал листок с компроматом в стол.
Но обсуждение проступка Полухина на бюро пошло не так, как обычно. Не успел Шитиков доложить суть дела, как Полухин встал со своего места за столом-приставкой, где сидели члены бюро, и сказал:
- Ничего у вас не выйдет.
- Как это – не выйдет? – опешил Шитиков.
Полухин, ничего не говоря, подал первому секретарю какое-то удостоверение темно-красного цвета.
«…Удостоверяется, что тов. Полухин Н. А. состоит в резерве ЦК Коммунистической партии Казахстана.
Секретарь ЦК КП Казахастана Брежнев».
Леонид Ильич Брежнев уже был Генеральным секретарем КПСС…
Шитиков недолго подержал удостоверение в руках, потом вернул редактору, все еще стоящему возле приставки.
- Я предлагаю перенести этот вопрос на следующее бюро, - сказал он. – Мне надо ехать в «Прогресс» да и Александр Викторович спешит.
Освободили Полухина от должности редактора спокойно и буднично. В один из дней он вернулся из райкома партии, зашел ко мне в кабинет и сообщил: «Я ухожу работать в техникум. Редактором Лида Дубинкина посоветовала свою подругу по школе Марию Александровну Колодину».
Лида Дубинкина была в редакции ответственным секретарем и, как говорили у нас, была вхожа а райком партии.
Колодина месяца три совсем не вникала в работу редакции, переложив все хлопоты на меня. Я не противился, тем более у меня не было ни ревности, ни обиды, что мне не предложили (заместитель все-таки) возглавить коллектив. Я был искренно убежден, что для редактора очень важен неподдельный кругозор: мало освоить советскую и оргпартработу, надо на практике знать основы, хотя бы, экономики. Да и годов мне было всего тридцать два. Нашел бы я общий язык с сорокалетним корреспондентом Макаровым, пятидесятилетним бухгалтером Гусевой, тем более  совсем немолодыми работницами типографии?
Потом началась вовсе непонятная вещь. Бухгалтер за то, что Колодина часто убегает с работы «по несерьезным делам» и за другие грехи, не стала давать ей книгу приказов. Каждый рабочий день стал начинаться с «нападения» на кабинет бухгалтера, где руководители редакции, вырывая телефонную трубку друг у друга, кричали начальнику областного управления по печати: «А она мне книгу приказов не дает!», «А она пытается книгу приказов себе забрать!».
Книги приказов, как я уже говорил, во всех редакциях области хранились у бухгалтеров.
Но все в итоге «перемывалось», мы все углублялись в исполнение своих обязанностей.
Безмятежная жизнь у журналиста длится недолго. Вроде, все на местах, никто не болеет, редакционный «портфель» пухнет.
Вот сидел как-то я в таком благодушном настроении, передо мной лежала свежая газета с моим материалом о закреплении молодежи на селе. Я уже писал такое два года назад, а сейчас решил вернуться к этой проблеме и заметил, что многое изменилось в худшую сторону. По соседству с землями совхоза построили санитарно-утилизационное предприятие, в народе его прозвали «кошкин завод», и многие молодые – да и не больно молодые – рабочие перебрались на работу туда. Я в своей корреспонденции несколько раз употребил это название - «кошкин завод», это намного удобнее и легче, чем «санитарно-утилизационное предприятие».
Зазвенел телефон, и благодушие с меня как ветром сдуло.
- Это директор санитарно-утилизационного предприятия. Вы почему его называете кошкиным заводом, мы же выполняем важную народно-хозяйственную задачу. Я только что звонил в Москву, там сказали, что Вы как автор должны извиниться перед нашим коллективом.
Что же, лучше извиниться. Машину мне дали в отделе архитектуры, редакционная была на ремонте, и мы помчались на завод, до него километров двадцать пять.
«Коллектив» собрался в цехе, где стояло несколько аппаратов, внешне похожих на турбины теплоэлектростанции. Идеальная чистота, все в белых халатах. Директор представил меня, объяснил ситуацию. Работники завода отнеслись к моему «проступку» сочувственно, только две женщины не хотели меня прощать. Обиднее всего мне было оттого, что одна из этих женщин – бывшая заведующая совхозной фермой, я даже знал, что второго сына она родила не от мужа, а от зоотехника. Но этим знанием делу помочь не могли…
Наконец директор уломал строптивых женщин: «Он о нас хороший материал», и наш «Москвич» с успокоившимся журналистом в кабине помчался в обратную дорогу.
Заметку о «кошкином заводе» я написал.
У моей жены то и дело возникала срочная работа, поэтому я часто обедал один. Вот и в тот день, не дождавшись никого, разогрел щи, «толкнула» на сковородку два яйца и сел к столу. И тут же увидел, что мимо кухонного окна быстро прошли нас сосед Ваня Зеленов и какой-то невысокий мужчина.
Этот самый мужчина, зайдя на кухню, поставил возле тарелки с моими щами бутылку водки.
- Ты уж меня извини. Ты уж нас извини…
- Да ладно вам. Иван у нас часто выпивает.
Я достал винные стаканчики, мужик налил в них водки.
- Ты уж меня извини. Ведь если бы я знал…
«Ничего не спрашивай», - взглядом дал мне понять Зеленов и предложил: - Давайте выпьем. А то обед закончится.
Когда я вернулся на работу, мне позвонил сосед.
- Вот в чем дело, Коля. Оказывается, ваши ребята вчера приходили к нему, точнее, к его жене – доярке, ждали, когда она вернется с фермы, а первым появился ее муж, тот самый мужчина, с которым мы выпивали.
Парни-то здороваются и один из них говорит: «Мы к твоей жене приехали». Хозяину это почему-то не понравилось, в общем погонял их, выскочил из дома с ружьем, они на легковушке еле ноги унесли…
А утром он успокоился, одумался. Ружье-то казенное, муж доярки лесником работает, а у вас редактор – жена лесничего… Пришел он ко мне в контору, спрашивает. «Ваня, журналистов не знаешь? Я их вчера из дома прогнал». Я и «показал» на тебя…
Я тут же позвал к себе заведующего сельхозотделом Леву Звездина.
- А где снимок лучшей доярки месяца?
- Не нашли мы ее сразу. А ехать второй раз было поздно.
Тогда мне пришлось рассказывать, как все было на самом деле. Лева только виновато улыбался…
Довольно часто приходилось заниматься делами, которые, по мнению подчиненных, даже работников типографии снижали мой авторитет. Когда приходила машина с бумагой, а «адяшек» -завсегдатаев пивной как ветром сдувало, я сам на пару с заведующим отделом сельского хозяйства таскал 30-килограммовые рулоны в редакционный подвал. Ушел на пенсию водитель, а новый еще не освоил наше оборудование, и я начинал обслуживать так называемую гартоплавку. По-прежнему, если надо было срочно – делал клише на электрогравировальном автомате.
А один случай вообще был из ряда вон. Пришла в мой кабинет линотипистка Маша и говорит: «Ко мне пришла мать из деревни, а она у меня сумасшедшая, убежать куда-нибудь может. Николай Николаевич, идите посторожите ее, а то я набирать не смогу».
И вот я в Машином доме: положение с набором почти безвыходное. Сижу на стуле посреди комнаты, читаю старую «Работницу», а мать Маши то и дело ложится на пол, прислушивается к подполью: «А ведь там жулики спрятались».
Вдруг резко вскочила и бросилась к выходу из дома. Я догнал ее у самой калитки, схватил за платье. Оно лопнуло пополам, как кисейное. Повторно я схватил женщину посреди улицы, она уже почти выскользнула из платья. А тут засигналил рейсовый автобус… Я выпустил беглянку, и она помчалась, как выяснилось, в свою родную деревню.
Следующий номер газеты вышел без опоздания.
У меня добрый десяток общественных нагрузок. Я член районного комитета народного контроля. мы все, кто входит в этот комитет, гордимся тем, что Комитет народного контроля СССР возглавляет наш земляк, Петр Васильевич Кованов. Вот вчера, например, у нас в редакции была его родная сестра – заметку приносила.
Нашему строгому контролю редко что удается. Во-первых, из-за того, что комитет возглавляет «легкомысленный» - молодой совсем Женя Сапожников. А потом обсуждаются такие дела, по которым очень непросто принять решение. В колхозе «Красный штурмовик» для того, чтобы выбить побольше комбикормов, сильно занизили цифру заготовленного сена. А председатель этого колхоза – член нашего комитета… Пожурили, конечно.
В другой раз обсуждаем главврача центральной больницы – он деньги, отпущенные на инвентарь, израсходовал на другие цели. Обсуждение «провинившегося» началось с комплиментов. «Владимир Васильевич – так звали руководителя больницы – а вы помните, как удачно прооперировали мою племянницу? Спасибо Вам». «А после аварии Вы сколько людей спасли? Без Вас половина бы пострадавших не выжила…» В общем, даже журить не стали – высказали замечание.
А последнее заседание вообще получилось веселым: мы «рассматривали» письмо как раз присланное из союзного Комитета народного контроля. Были там такие строки, которые нас и развеселили: «Область наша Горьковская, район Вадский, село наше Петлино, а председатель райисполкома Горев. Так где нам мечтать о хорошей жизни?»
Непросто проходили и заседания партийной комиссии, в которую я тоже входил. Рассматриваем, например, поступок комбайнера из колхоза имени Жданова, который ударил жену и вышиб ей сразу восемь зубов. А работник он хороший – два ордена имеет. Вот члены комиссии и «мнутся», никак не найдут осуждающих слов. «Видишь, я какой крупный? – спрашивает председатель комиссии Петр Зиньков. – Но я не сумею выбить восемь зубов…»
Зиньков в самом деле здоровый, крупнее его в районе нет никого. Про него даже шутку придумали: «Едет по райцентру красный «Запорожец» и подпрыгивает. Что это означает?» Это Петя Зиньков икает». И в самом деле, мужчина еле-еле умещается в автомобиле, упирается головой в «крышу» салона, где от этого образовалось темное пятно…
Комбайнер выпрастывает из-под стола руки, кладет их перед собой. Мы все, Зиньков в том числе, охаем: у колхозника не кулаки, а «приклепанные» чайники…
- Давайте позвоним судье Малинину, - предлагает кто-то. – Если будет уголовное дело, то надо исключать…
- Где комбайнер ударил жену, на улице или дома? – спрашивает судья.
Оказалось, в избе.
- В избе? – это снова судья Малинин. – Тогда хватит ему и выговора – это, значит, не хулиганство, а домашняя ссора.
«Получив» строгий выговор, даже без занесения в учетную карточку, комбайнер встает со стула. Мы с облегченными таким исходом душами переходим к следующему вопросу…
Копился и опыт. Вдруг приходят ко мне печатники, редактор «гулял» в отпуске.
- Николай Николаевич, не давай нам премию, Христа ради.
- Почему? – удивился я.
- Вы дадите нам по пять рублей, больше-то редко получается. С нашего оклада в 65 рублей налог не берут, а когда станет с премией семьдесят, с нас выдирают семь рублей налога.
Да, век живи – век учись. Поощрил называется…
Иногда встречалось абсолютно непонятное.  Я готовлю корреспонденцию о мебельном комбинате, сижу в кабинете директора, который разговаривает с гороховецким мебельным цехом, это филиал нашего комбината. И среди прочего говорит при этом такую фразу: «Если так будешь себя вести, я тебе не дам проножек». Есть такая деталь у столов – проножки.
Полный дебилизм мышления. Я пишу об этом факте в своей корреспонденции. Редактор вырезает эти строки: «Материал и так аргументированным получился, этот пример не нужен»…
Работали мы дружно, только Борис Павлович Киселев держался особняком. Он раньше был инструктором райкома партии, когда его работа совсем перестала устраивать начальство, его перевели в редакцию и сказали при этом: «Мы направляем Вас, Борис Павлович, на укрепление коллектива». Киселев бравировал этим, подчеркнуто не подчинялся редактору, тем более они были почти ровесники.
«Интересным» был у Киселева способ подготовки материалов: он выписывал в блокнот понравившуюся корреспонденцию из «Сельской жизни», конечно, не проставляя цифр и фамилий. Затем ехал в колхоз и там все необходимое «добывал». Полухин против этого не протестовал. Так что чаще всего Киселев сидел в отделе, и мы сильно удивлялись, когда он вставал со стула, складывал блокнот и говорил:
- Пойду схожу в командировку.
- Куда, Борис Павлович?
- Да вон в райком партии.
Райком находился в трех зданиях от нас.
До пенсии Киселев в редакции не доработал: его поставили начальником строительного участка бытового обслуживания.
… Этот пленум райкома партии назначили на субботу. Только начался доклад, редактор прислал мне записку: «Хуртин в больнице. Надо бы навестить».
Как в больнице? Фотокорреспондент вчера же получал диплом в техникуме, где учился заочно? Инструктор, дежуривший у входных дверей, мне разъяснил ситуацию. Оказывается, Хуртин, спускаясь со второго этажа с новеньким дипломом в руках, упал на лестнице, ударился о пол головой.
Я «полетел» в больницу, вошел в указанную палату. Хуртин посмотрел на меня мутными – по другому не скажешь – глазами, по-моему, не узнал или ему было очень больно – не до посетителей. Посидев возле койки минут десять, я пошел к выходу.
В воскресенье к нему прилетал на самолете профессор из Горького, успокоил нашего товарища, потом его навестили работницы типографии, которым он сказал: «Завтра меня выпишут». А в ночь на понедельник умер.
Володя Макаров, заведующий отделом писем, «выбил» в готовой газете место и написал стихотворение-некролог. А в следующую субботу Шитиков окликнул меня и устроил разнос: «Чего вы там печатает? Что фотокор – Пушкин что ли? «Закрылись карие очи…» И добавил для убедительности несколько непечатных слов…
«Ну, мы в чем-то ошиблись, а Шитиков всегда ли поступает правильно? – думаю я. Возьми хоть последнюю партийную конференцию.
… Первый секретарь появился в редакции перед обеденным перерывом, вошел в мой рабочий кабинет, сел перед столом.
- Мы подготовили статистику для конференции, надо бы оперативно ее набрать и напечатать. Собери коллектив.
Редактор снова был на больничном, я пригласил работников типографии в его кабинет. Шитиков сказал те же самые слова, что и мне, потом добавил:
- Некоторые оригиналы будут с «руки», мы попросту не успели подготовить их лучше. Но я за эти сложности и старание выпишу талоны на покупку полированных чайников. Их будут продавать в универмаге до восьми вечера. Пойдет?
Конечно, «пошло». Мне даже показалось, что типографским женщинам было лестно: к ним обратился за помощью самый крупный в районе начальник.
В день проведения конференции, когда за два перерыва Шитиков ко мне не подошел, я обратился к нему сам: «Валентин Анисимович, Вы хотели полированные чайники…
Разве не видишь, что я занят? Обратись к Тузину.
Тузин Александр Михайлович – это заведующий отделом.
- Я не в курсе, Николай Николаевич, я даже не представляю, как выглядят эти самые талоны. Дойди до универмага, может, там помогут.
Но в универмаге тоже были не в курсе. Я только выслушал от женщин из типографии пару-тройку нелестных «комплиментов», разыскал директора магазина, но она сказала: «Полированные чайники кончились, может, возьмете своим полотенца?» Полотенца тоже были дефицитом.
Полиграфисты «грызли» меня всю последующую неделю, но попасть к Шитикову на разговор мне не удалось и я только повторял: «Девчонки, но не я же вам обещал, а «первый» сам.
- А где ваш авторитет?
Аня Конова ушла в декретный отпуск, и в сельхозотделе остался один Петр Зубов. Работу он знал и в кабинете не засиживался. Иногда не удерживался вытянуть материал формой. Например, однажды узнал, что в шпилевском колхозе работают два брата. Так как корреспондент не знал о них ничего конкретного, кроме имен, их биографии пришлось объединить. И полились строки на бумагу: «На них держится колхоз, это заголовок, а дальше было написано: «Давно работают в колхозе братья Папулины, оба они плотники, поэтому они ремонтируют ворота на ферме, меняют полы, а если потребуется вяжут рамы. И односельчанам всегда помогут. В общем, на таких, как Василий и Николай Папулины, держится колхоз».
Утром, конечно, позвонил председатель колхоза, немногословный и «сердитый» Евсей Иванович.
- Вы чего там пишите? «На Папулиных держится колхоз…»  Это они держатся за топоры, потому что больше их никто самогонки не выпивает…» И дальше в том же духе.
После этого Зубов направил свои стопы в Дом бытовых услуг. «Работники КБО всегда думают об экономном расходовании материалов. Здесь экономят ткани, пуговицы, нитки, экономно расходуют хром обувной участок…»
Редактор забраковал корреспонденцию. «Петька Зубов в корзину не пишет! – кричал после этого корреспондент. Хлопнул дверью и ушел в столовую – успокоиться за кружкой пива, это разрешали, одетым, даже во втором зале, где посетителей обслуживала официантка.
Закончил Зубов плохо – утонул в пруду. После завершения командировки выпил водки, в задумчивости забрел в пруд, перед которым шоссе делало крутой поворот. Видел журналист очень плохо: раньше был военным летчиком и сжег глаза во время какого-то взрыва. Ему определили военную пенсию, тогда он, приехав в наш район с женой, стал работать в редакции.
Забредя в пруд, он не испугался, тем более воды в нем было всего по грудь. Но наступила ночь, вода от уличных фонарей заблестела, берега «пропали». Сделав по водоему, как установило следствие, несколько кругов, Зубов закричал: «Тону! Помогите!», он знал, что на дальнем берегу пруда стоит дом директора совхоза.
- Кто-то на помощь зовет, - сказал директор, укладываясь в постель.
- Да мальчишки, небось озоруют, - ответила жена. – Сегодня же выпускной вечер, ты об этом знаешь…
Вот такие неожиданности подстерегают журналистов на каждом шагу.
… Телефон затрещал перед обеденным перерывом.
- Николай Николаевич, это управляющий «Сельхозтехники» Наумов. У нас умер Вася Соков, напечатайте некролог.
Васю Сокова я знал хорошо: он единственный в районе варил детали из чугуна, и мы часто обращались к нему за помощью. Я тут же написал текст соболезнования и поспешил в типографию: четвертая полоса на выходе и если ее «спустят» в печатную машину, править будет сложнее.
Втиснув в полосу семь свеженабранных строк, сразу же прочитав их, я вышел на улицу, пошел не вправо, домой, а на автостанцию: завтра, в выходной, надо было съездить в Горький, вот я и решил заблаговременно приобрести билет. Быстро шагаю, ни о чем не думаю, а навстречу мне идет… сварщик Вася Соков.
- В-вася, ты разве живой?
- Да, выписали сегодня, - улыбаясь во все лицо, ответил мужчина.
Я побежал в типографию – снимать соболезнование. Тут же сообразил, что надо позвонить управляющему «Сельхозтехники». Тот оказался еще на рабочем месте, после моего звонка начал как бы оправдываться передо мной.
- Я еще не отправил машину, Николай Николаевич. Нет в наличии кузовных машин. Послал я человека за Костей Ереминым, он ночью из Саранска приехал…
- Ничего не надо посылать.
Я рассказал управляющему, как встретил Сокова и пошел в типографию.
- Так не делают, - с укором сказала мне печатница. – В машине не правят. Я уже полосу марзанами обложила…
А по другому поступать было нельзя.
Вечером я узнал, как «ожил» Соков. В Арзамасе, во второй областной больнице была добрая привычка. Если пациента выписывали, оттуда звонили в его родной коллектив и просили для него транспорт. Так было сделано и в этот раз.
Но в приемной управляющего, как на грех, оказался случайный человек, родственница Васи Сокова, она и взяла трубку телефона.
«Пришлите за Василием Соковым машину», - прозвучало там. Женщина бросилась на территорию, увидела там управляющего.
- Алексей Павлович, Вася умер. Для него машину просят.
Успокоив плачущую женщину, Наумов поспешил к телефону – надиктовать соболезнование в ближайший номер районной газеты.
Вася Соков добрался до родного поселка самостоятельно.
В начале нового, 1976 года мы приняли по-своему непростое решение: «Надо усыновить ребенка». И тут же в нашем райцентре разразился скандал: дочь очень авторитетной учительницы вдруг узнала, что она – приемный ребенок. А ей уже семнадцать, самое время обрести свободу, каким-то образом выйти из-под контроля взрослых. Девушка попыталась сделать это, стала меньше сидеть над учебниками, позднее обычного возвращаться домой.
А «доброжелатели» тут как тут: «К родной дочери Людмила Всеволодовна не была бы такой строгой. А ты ведь приемная». Девчонка, узнав это, совсем задурила, в конфликт втянулся весь поселок.
Значит, решили мы, усыновление надо провести тайно, уехать с ребенком в другую область. Я тут же написал в соседние области и поинтересовался, в каких районах у них есть вакансии. Пришли ответы из всех трех соседних областей, а вот многие редакторы, которым я написал о себе, отмолчались. Одно письмо пришло с такими словами: «Если причина переезда – пьянка, то больше не пишите нам». Большой обиды на человека, написавшего это, сначала у меня не было: я же осознанно, желая до поры – до времени сохранить нашу тайну об усыновлении, не сообщил причину смены места жительства. Во-вторых, я помнил, как лет десять тому назад, в прежнюю, еще перевозскую редакцию пришел человек и предложил свои услуги. Он имел солидный журналистский стаж, в последнее время работал ответственным секретарем в крупной работе, и Анна Михайловна взяла его.
Для знакомства с районом они уехали с заместителем редактора в его родную деревню. Шумов зашел к председателю и задержался там часа на два – мало ли что могут вспомнить односельчане и ровесники.
Вдруг раздалась гармошка, под нее кто-то орал частушки. Председатель метнулся к окну: разгар жатвы – какие частушки? Гармонистом оказался корреспондент – новичок, отправленный на ферму. Пьяный, почему-то босой, он шел посреди деревенской улицы. Шумову и председателю больших трудов стоило отобрать у него гармонь и запихнуть его в редакционный «газик».
Утром корреспондента уволили. По записям в его трудовой книжке не получилось, что он проработал в Перевозе одни сутки.
Потом обида все-таки прошла. Речь в том «обидном» письме шла всего-навсего о многотиражке, а дипломированные – и опытные! – журналисты на… шоссе не валяются.
Вдруг – абсолютно вдруг – пришло письмо из города, о котором я не знал и не догадывался, что там есть вакансия, - из Вязников. «Приезжайте к нам, - говорилось там. – Будут у Вас перспективы роста, и жилье получите. Приезжайте в Вязники, я в субботу буду на работе».
Встреча с редактором Абрамовым оказалась, на мой взгляд, довольно странной. Продолжалась она минут пять-семь. Павел Иванович не посмотрел у меня ни диплом, ни газетные материалы, которых я припас не менее десяти. «Мы берем Вас на работу, на первое время найдем частную квартиру», - сказал редактор и стал объяснять, как мне быстрее добраться до Горького.
Все пока складывалось удачно. Поэтому я сильно удивил первого секретаря райкома партии, когда на предложение стать редактором ответил отказом. Он несколько раз начинал убеждать меня, что я делаю ошибку, что камень обрастает мхом на одном месте, что сам, дескать, понимаешь, что редакторы на дороге не валяются. Но как только нам назначили редактора, я уехал.