Николай Соловьев. Рассказ.

Часть вторая.

                                           Поселок Перевоз

И вот я в Перевозе: приехал посмотреть этот райцентр. Первое, что бросается в глаза – невысокие домики, «южного» плана. У нас на родине – полная противоположность – дома в основном рубленые, высокие, редко у которого достанешь рукой подоконник.
Полное название поселка -  Пьянский Перевоз: он стоит на берегу реки Пьяна, которая, если вспомнить Мельникова-Печерского («На горах»), мотается на лугу, как хмельная баба. Вот теперь на этих «горах» мне предстоит жить и работать.
Здание редакции никак не роскошнее ветлужского, а в коллективе – некий разброд, редакцию только что разогнали за противостояние с райкомом партии, об этом даже центральная «Правда» писала. Из прежних работников – журналистов остался один человек. Так что даже мои, не очень опытные руки, оказались нужны.
Меня ориентируют на отдел сельского хозяйства. Время жатвы, но идут дожди и никто не верит, что я привезу что-то стоящее из первой поездки по району.
К удивлению многих – привожу. Мою крохотную корреспонденцию, строк сто, даже снабжают подзаголовками и ставят на первую полосу. Меня на планерке хвалят, видимо, это аванс новичку, но это добавляет мне уверенности.
Неожиданно для самого себя я устроил на работу в Москве знакомого журналиста. Анатолия Офитов жил у нас, а работал в газете соседнего района. Обязанности исполнял добросовестно, а однажды, никого не предупредив, уехал на лыжах в лес и прожил там целую неделю. Его, естественно, уволили за прогул.
- Мне так и так надо ехать за дипломом, я же МГУ закончил, - рассказывал гость, зайдя в наш отдел. - Конечно, надо устраиваться на работу, у вас, как сказала Анна Михайловна, вакансий нет.
- Ты же районку перерос, Толя. Вон в журнал «Пчеловодство» требуется корреспондент, - «нелепо» поступил я, попросту выдумал про вакансию. – Будешь в Москве, вот и зайди туда.
Еще раз Офитов появился в нашей редакции месяца через полтора. Перешагнув порог, сразу бросился ко мне, обнял меня, да так сильно, что у меня в спине что-то хрустнуло: Толя был крупным парнем.
- Спасибо, Соловьев! Спасибо, милый! Меня в «Пчеловодство» взяли даже старшим корреспондентом. Сейчас я вернулся с Дальнего Востока, мне поручили написать очерк о заслуженном пчеловоде.
Коля присмотрелся к моей походке:
- А ты чего хромаешь?
Пришлось признаться.
- Был в командировке в Салалеях, ты знаешь, где они находятся. Решил- уже стемнело – возвращаться не лесом, а по железнодорожной колее. Сначала бежал по шпалам – неудобно, перешел на левую сторону от рельсов.
Бежится легко. Вдруг мои ноги загребли пустоту, и я полетел вниз…
- Лишку влево взял, что ли?
- Вот слушай. Пока летел вниз, два раза об чего-то ударился. Наконец остановился. Сижу – колени горят от боли, торчат из штанов. На полупальто ни одной пуговицы: отлетели.
Снизу посмотрел наверх. Оказывается, я выбежал на мост, а там же шпал нет, тем более насыпи… Вот и хромаю.
- Хорошо еще отделался. Нет, я стараюсь найти попутку, а зимой на лыжах.
Я вспомнил, что псевдоним у Толи – Лыжников.
Даже в этих радостных условиях я не решился сознаться, что мои слова о возможности трудоустроиться в Москве были чистой выдумкой, каким-то экспромтом, но Толя моим словам не поверил. Вручив мне в знак благодарности две своих миниатюры, Офитов «убежал» по делам.
Одну из миниатюр я помню до сих пор.
                                                          Скамейка
Село стояло на высоком берегу реки, и люди, прибывшие в него водой, вынуждены были карабкаться под гору, а ведь каждый из них с чемоданами, дорожными сумками.
Так было не год – не два: сельский Совет никак не мог построить лестницу.
Однажды весной, еще до открытия навигации, на берег пришел дядя Саша Крутиков. Его в селе и ближних деревнях знали как хорошего плотника и столяра, теперь он был на пенсии. Спустившись на то самое место, где обычно отдыхали люди, дядя Саша разложил здесь принесенные с собой недлинные доски и инструмент.
Люди, спешащие к паромной переправе, не обращали на плотника никакого внимания, а он что-то все пилил – строгал. Затем аккуратно смел стружку в одно место и засыпал землей, сложил инструмент в переносной ящик, отряхнул брюки и ушел домой. Осталась после него на берегу скамейка. Широкая, удобная, даже со спинкой. Приезжают теперь люди в село и всегда сидят на ней, успокаивают сердце, взволнованное крутым подъемом. И никто не знает, что лестницу дядя Саша Крутиков устроил, думают – сельсовет.
Так все и решилось, я стал работать в другой редакции.
Она в то время переживала трудные времена: произошло так называемое противопоставление редакции газеты районному комитету партии, пришлось выступать по этому поводу даже центральной «Правде». Редакцию – тоже, как говорится – разогнали, сняли с работы и редактора. Обвинили его во взятке …коровой.
Семья редактора была многодетной, жилось ей  трудновато. И председатель пригородного колхоза предложил ему продать корову – без полной оплаты, в рассрочку. А во время «скандала» это всплыло…
Начал я нормально: как-никак появился какой-то опыт, что-то давала учеба в университете.
Редактором у нас была молодая, на мой взгляд, женщина, опытной – по газетным меркам – ее назвать было нельзя. У районного комитета партии не было других подходящих людей. В шестидесятые годы, когда открылось вновь не менее двух десятков редакций, даже заместителя редактора было подобрать трудно. В нашей области в Тонкине редактора не было семь месяцев, в соседнем районе во главе редакции поставили агента Госстраха, а в Разнежьи вообще утвердили бухгалтера.
Так было и у нас. Ответственный секретарь, который мечтал вырасти в должности, при первом случае поправлял редактора:
- Сергей Григорьевич, наберите это черненьким, - говорила Анна Михайловна.
- А у нас все шрифты черненькие.
Редактор, конечно, хотела сказать: «Наберите полужирным».
И вот она руководит, дает мне задание:
- Николай Николаевич, - обратилась она ко мне по имени-отчеству – а мне всего двадцать семь – надо съездить в Пальцево, по письму. С тобой поедет секретарь районного комсомола Широков, лошадь вам дадут в промкомбинате, я уже договорилась.
Мы с Леней Широковым почему-то не побоялись ехать на лошади, хотя такого опыта, у нас не было.
Поехали. Я оделся тепло, но на голову надел шляпу, первую в моей жизни, считалось, что это признак интеллигента. Только выехали из Перевоза – а это лесостепь, тут часто дуют сильные ветра – шляпу с меня сдуло, она побежала по насту в сторону райцентра. С третьей – или с пятой – попытки я сумел схватить ее и дальше ехал, придерживая обновку рукой. Но все это, как выяснилось, были мелочи.
Лошадь бойко бежала по луговине – мы поехали напрямую, не по дороге – и вдруг резко встала.
- Ну-ка дай ей, змее, чтобы не капризничала, - сказал мой спутник.
Я пошарил в соломе, что устилала сани, ухватил прутик и хлестнул им лошадь. Она «подумала» мгновение и прыгнула вперед. Мы, конечно, в санях не усидели…
Мы чуть прошли по следу саней, я посмотрел вниз. Лошадь лежала – оказалось, впереди был обрывистый берег Пьяны – на левом боку, ее правые ноги лежали поверх оглобель. «Сломала ноги,- подумал я. – Что же будет дальше?»

К счастью, все обошлось. Мы распрягли лошадь – такие навыки у меня были – поставили лошадь на ноги и снова запрягли. До Пальцева доехали без приключений.
В селе мы встретились и поговорили со всеми, кто мог иметь отношение к описанному в письме. «Наш секретарь комсомольской организации, а еще учительница, спит со всем колхозом, - говорилось там. – Нам за нее стыдно, даже мы, опытные и интеллигентные люди, не решаемся на это». Автором письма была коллегой «плохой» девушки.
Встретились мы и с этой учительницей, поговорили с директором школы. «Я сама возмущена поведением Антонины  Степановны, это же бывший педагог. Тут вот говорит шестикласснику: «Витя, сходи, посмотри, не растет ли у Татьяны Ивановны живот». И мальчик бегает, смотрит…»
С чувством выполненного долга мы поехали обратно. Купили в сельмаге мятных пряников, съели их и блаженствовали в санях до самого райцентра.
А там почти все растаяло – день был очень теплым – так что километра два нашей лошади пришлось тащить сани по голому чернозему. Въехали на территорию промкомбината – сторож долго нас туда не пускал – добрались до конюшни. Там лошадь стала ложиться. Но все-таки мы завели в стойло, где она сразу рухнула на пол. (Здоровая лошадь никогда не ложится, она даже спит стоя). Но попытались снять с нее хомут, но я предложил, боясь каких-то последствий, быстрее уйти с территории промкомбината.
Конюх промкомбината позвонил мне через два дня.
- Вы как испортили лошадь? Вы каким сеном ее кормили?
А мы ее ничем не кормили… Оказалось, что лошадь надо было еще обильно поить.
Но на этом история не закончилась. Через две недели я успел написать и опубликовать материал «А это была сплетня», фамилию сплетницы, конечно, не назвал. Но это была неоспоримая сплетня, потому секретарь колхозной комсомольской организации, подав на коллегу в суд, предоставила справку судебно-медицинского эксперта, там был написан вывод врага: «Девственница». Могла ли учительница спасть со всеми?..
В день суда ответчица – ее фамилия была Малышкина – пришла в редакцию. Подошла к моему столу: «Ты Чайкин? (Я так подписал свой материал).
- Да, я. А что – Вы в этом сомневаетесь? Я же с Вами беседовал…
- Ладно.
Женщина наклонилась ко мне, и через мгновение пуговицы от моей рубашки горохом покатились по полу, один рукав был оторван полностью. Ответчица хотя и была Малышкой, имела довольно крупное тело и рост далеко за метр семьдесят.
Через десять минут, сменив рубашку, я пошел на суд, он почему-то проходил в зале заседаний райисполкома. Судья Иван Андреевич прочитал данные о сути дела, потом спросил: «Не у него нет каких-то ходатайств?»

Ходатайства были. Заведующий районным отделом образования сказал: «Я ходатайствую рассмотреть дело на совете роно». Я сразу сообразил: зачем руководству района такой «скользкий» вопрос выносить на область? Ходатайство, кончено, удовлетворили.
Ответчица тут же встала со «скамьи подсудимых», не скрывая радости, двинулась ко мне: «Ты зачем сюда приехал?» и, мне показалось, стала подсучивать рукава кофты, я, не дожидаясь последствий, частым шагом поспешил – да побежал! – на первый этаж. Нет, я не испугался, но разве у меня столько рубашек, сколько у Рокфеллера?..
Потом было еще одно, не совсем простое поручение. Секретарь парткома племенного завода вдруг снял в своем кабинете портрет Ленина и повесил вместо него на стену свой. «Вразумить» его послали инструктора райкома партии Василия Крюкова, а меня отправили вместе с ним. Инструктор никак не находил нужных слов «посовестить» своенравного партийного руководителя, а тот повторял один и тот же аргумент: «Но себя-то я тоже уважаю»…
- Не напишу я, наверное, ничего путного, - сказал я Крюкову, когда мы возвращались обратно. – Совсем не буду писать.
- Нельзя, - испугался инструктор.- Как же мы его снимем с работы, если газета не выступит?
Газета «выступила». Парторга перевели на другую работу, по моему, начальником районного узла связи.
… Вдруг меня поставили радиоорганизатором, эта работа считалась самостоятельной. Зарплату я по-прежнему получал в редакции, пленку, батарейки и все прочее к магнитофону должен был брать на почте, а руководил радиоорганизатором отдел пропаганды райкома партии.
Но Владимир Иванович Зайчухин командовал мной недолго. Попробовал было поправить текст, который я принес ему на согласование.
- Что значит «Зал был полон»? Тут какая-то двусмысленность. Давай по другому: «Люди шли и шли в Дом культуры – группами и поодиночке, в пальто и телогрейках. И вскоре зал был полон». Продиктовав последние строчки, Владимир Иванович засмеялся.
- Ну, ладно, работай. Ты же у нас самостоятельная единица.
«Самостоятельной единицей» я пробыл девять месяцев. На новой работе меня преследовало какое-то невезение. Отдельной комнаты, то, что по высокому называется студией, у меня не было, пришлось вести запись передачи, где придется. Однажды хотели сделать это в обеденный перерыв, но в комнату зашел задержавшийся заместитель редактора и, громко разговаривая, не обращая внимания на мой палец, приложенный к губам, запись сорвал. Пришлось идти с диктором ко мне домой.
Разложили там свои бумаги, прочитали для пробы одну информацию и решили писать начисто. Но тут залаяла соседская собака… Решив этот вопрос: сосед запер пса в сарае, мы продолжили начатое. Неожиданно под окном загорланил невесть откуда взявшийся петух… Так передача и вышла с собачьим лаем и кукареканьем.
Собрав передачу, я ее сбрасывал радиомеханику на стационарный магнитофон «Тембр». Переписав материал и в этот раз, я с чувством выполненного долга пошел домой, он должен был выйти в эфир без двадцати семь вечера. Как всегда, жду передачу возле репродуктора. А тут и началось… «Добрый вечер, товарищи! Передаем репортаж…», а дальше сплошное шипение. «Добрый вечер, товарищи! Сегодня…» и снова молчание. Когда началась настоящая передача, радиомеханик выключил магнитофон.
«Завтра узнаю подробности», - подумал я, на радиоузел идти  не хотелось.
А утром, когда я брился, из репродуктора раздалось: «Добрый вечер, товарищи. Начинаем…»
Что же произошло? Шел с работы друг радиомеханика и решил заглянуть к нему на «огонек». Пришел, конечно, с поллитровкой. Поставил ее на столик с магнитофоном, а сам облокотился на магнитофон. Тот мгновенно перемотал около трех метров пленки. Радиомеханик, конечно, не знал об этом «подвохе». Заметив, что с передачей творится неладное, а радио – напоминаю – руководил отдел пропаганды, дежурный по радиоузлу решил исправиться – выставил передачу и пустил ее утром, во внеурочное время…
Редактор газеты следила за моей работой, нередко «журила» меня за ошибки и промахи.
… - Что это, Николай Николаевич, во вчерашней передаче был какой-то странный звук, как будто из живота.
Откуда мне было знать – чтобы не мешать выступающему, я вышел из комнаты – что секретарь райкома партии, рассказывая о своей комсомольской юности, возьмет со стола стоящий там на ножках микрофон и приложит его к уху, как телефонную трубку?..
В общем, работа не приносила мне удовлетворения. Весь день мотаешься по райцентру, чтобы набрать материала на короткие, вроде, двадцать минут передачи. Конечно, можно было «забить» ее одним репортажем – решение оставалось за мной – но самолюбие не позволяло так делать. Не брал я у журналистов газеты и информации об «общих» для всех событиях. Помню, я рассказал прежнему радиоорганизатору о собрании, на которое он не мог попасть физически, а редактор забраковала то, что написал я: «Это мы уже слышали по радио, Коля»…
Меня стали приглашать в прокуратуру, чтобы местный следователь зафиксировал какие-то показания на магнитофон – у него самого магнитофона не было.
Пришел я как-то в прокуратуру, включил свой «Репортер» и сел в уголочке, будто меня ничего не интересует. Привели парня- подследственного, как выяснилось, учащегося техникума.
- Ну, повтори то, что ты рассказывал вчера, - сказал следователь, подвигая магнитофон к парню.
- Я ехал в свою деревню на мотоцикле, - начал парень. – Перед кладбищем обогнал Варвару Постнову. Остановил мотоцикл возле ограды кладбища, когда Варвара поравнялась со мной, ударил ее по голове, втащил в ворота и… и совершил половой акт.
- А что в это время делала Постнова? – спросил следователь.
Парень долго молчал. Я тоже не находил ответа, что могла делать женщина, когда ее насилуют.
- А она… беспокоилась, - наконец вымолвил парень.
Дальше допрос пошел быстрее, парня через полчаса  отпустили.
- Что же девчонку назвали так старомодно – Варвара? – спросил я следователя, пока укладывал шнуры и микрофон.
- Да какая девчонка? Побирушка, ей семьдесят три года.
- Так парня судить будут?
- Будут. Он же во всем сознался.
Я откровенно пожалел подследственного – высокого, по-настоящему красивого.
Как я потом услышал –горе-насильнику определили три года колонии.
Несчастья и неприятности чаще всего приходят, когда их совсем не ждешь. Так произошло и в этот раз.
Редактор вдруг забраковала предложенный фотоснимок: «Неудобно в таком виде человека давать».
В самом деле, неудобно: тракторист был сфотографирован в пиджаке, надетом прямо на голое тело. А снимок планировался в очередной номер газеты, да еще на первую полосу. Сюда «кое-что» не принято ставить…
А где найти замену во второй половине рабочего дня? Мы стали звонить насчет информации по многим адресам. Добрались даже до Дмитрия Свинобоя, парторга МСО. Это очень надежный человек, заметки диктует так: «Юрий Куропатов отличился на отделке здания техникума. Точка. Абзац…» Но в этот раз Свинобоя на месте не оказалось.
Корреспондент Елена Ежова задумчиво чертила на кусочке бумаги квадратики и ромбики. Вдруг ее лицо преобразилось, она пододвинула к себе злополучную фотографию, стала что-то чертить на ней шариковой ручкой и через несколько минут на портрете возникли очертания воротника рубашки и галстука. Ай да, молодец, заочница института культуры!
Через полчаса на столе ответственного секретаря легло только что изготовленное клише передового механизатора вместе с контрольным оттиском. Редактор его приняла, мы вздохнули с облегчением.
В газете снимок вышел отменно. И мы забыли о ситуации, подобных которым и газетчиков бывает немало, занимались очередными делами. Вдруг по лестнице на второй этаж затопали тяжелые шаги, послышалось шумное дыхание, дверь нашего отдела распахнулась и в комнату шагнул крупный мужчина в кирзовых сапогах примерно сорок пятого размера. Он и тут продолжал часто дышать.
- Вы что хотите, молодой человек? – спросила его Ежова.
- Я, наверное, схожу с ума. – Посетитель помахал зажатой в кулаке газетой, которую мы сразу не заметили. – Мне в поле привезли вымпел за пятидневку т эту газету с моей фотографией. А там  я  в галстуке… Я бросил трактор и побежал домой. «Нина, я на свадьбе был в галстуке или нет?» - спрашиваю я жену. «Нет, без галстука, - говорит она. – Да и какая это свадьба, если ты возле трактора?»
Потом я к вам поехал. Вы меня пьяного что ли, сфотографировали. Не ношу я галстуков!
Ежова начала рассказывать трактористу о том, что было и что произошло накануне. Тот не сразу, но понял, как он стал таким нарядным, через пять минут сунул газету в карман спецовки и неуверенно вышел в коридор.
Мы долго после этого сидели молча, переживая услышанное, потом дружно рассмеялись и так же дружно потянулись к рабочим подшивкам. В самом деле снимок был странным: в поле стоял крупный мужчина в белоснежной рубашке, черном галстуке, облокотившись на крыло трактора «Беларусь»…
Подобные письма тоже относятся к категории неожиданных. Его прислал профессиональный художник, приехавший в наш санаторий. «Уважаемые товарищи! У вас неправильно оформлен заголовок газеты, - говорилось там. – Возле названия «Восход» изображен полукруг солнца и лучи от него, устремленные вверх. А это закат: при восходе лучи стелются по земле. Вот сравните… «На листке был рисунок с двумя вариантами лучей. Через полминуты мы согласились, что в нашей газете изображен закат… Водитель Саша Дудик к следующей газете лучи на заголовочном клише срезал.
В отделе нас было рое, мы старались работать дружно и согласованно. Как-то раз, когда у всех нас оказалось свободное время, мы с Ежовой принялись воспитывать Людмилу Ионычеву, которая по возрасту была старше нас обоих. Ионычева постоянно опаздывала на работу, причем не более пяти-семи минут. Но опаздывала постоянно. И Ежова сказала подруге: «Людмила, неужели ты не можешь сэкономить эти пять минут? Ну, встань пораньше, на часы почаще смотри…»
Ионычева поклялась, что сделает все, чтобы придти в редакцию вовремя.
Утром мы услышали, что кто-то торопливо идет по лестнице на наш этаж, она была довольно крутой.
- По моему, Людмила…
Ежова не успела закончить – в комнату буквально вбежала Ионычева, на ходу скинула пальто, стала пристраивать его на вешалку. Мы обомлели: журналистка была в ночной рубашке и клеенчатом переднике…
- Людмила… - Ежова не находила слов. – Людмила Григорьевна…
В тот день Ионычева пришла на работу вовремя.
В Перевозе мы жила на частных квартирах и нам почему-то не везло с ними: приходилось часто переезжать. Только освоишься, «подружишься» с хозяйкой, а к ней дочка с семьей решила приехать, к другой – муж из заключения вернулся и сразу заявил: «Никаких квартирантов!» А жили мы в половине дома с отдельным входом, никому, вроде, не мешали… И снова мы заказывали редакционный «газик», бросали на него тент фибровый «безразмерный» чемодан, лыжи и ехали по новому адресу.
Года через полтора, когда моя фамилия стала известна в райисполкоме, я пошел туда просить квартиру. И никто там не поинтересовался, что нас только двое и большие площади нам не нужны, тем, что я учусь заочно и надо бы создать мне элементарные условия для нее… Сказали, как отрезали: «Кто обещал вам жилье, пусть тот и дает». Я редактору такие слова, конечно, не пересказал.
Повезло нам с женой неожиданно: за пьянство и другие нарушения трудовой дисциплины уволили наладчика типографского оборудования Василия Федоровича и нам предложили вселиться в его жилище, где он обитал после разрыва со своей последней женой.
В тот же вечер, сразу после радостного сообщения, мы пошли знакомиться  с квартирой. Василий Федорович продал нам все, что ему принадлежало - кровать с панцирной сеткой, посуду, кухонный шкаф, дрова, а сам стал жить в крохотном домишке, стоящем рядом с нашим в глубине огорода. Из дома почти не выходил, за продуктами, чаще всего за водкой, ему ходила хозяйка. Старая, согнутая почти пополам, она в это время шла так быстро, что никто из абсолютно здоровых людей не мог с ней сравниться…
Василий Федорович, пользуясь тем, что не решились спросить у него второй ключ от квартиры, продал кровать еще  раз, затем принялся за посуду… «Смените замок, возьмите редакционный», - посоветовали нам. Подействовало, когда я в тот вечер пришел к новой квартире, Василий Федорович стоял на крыльце, чертыхался, недоумевал, почему замок не отпирается, увидев меня, молча поплелся к домишку, где квартировал.
А на другой день пришел к нам снова.
- Дайте мне лезвие, побриться надо, я все у Шурки оставил.
Я давно не брился «мокрым» способом, предложил Василию Федоровичу свою электробритву.
- Не надо, она меня не возьмет.
И в самом деле, за неделю «небритой» жизни на подбородке наладчика выросло такое, что больше походило на щетку из стальной проволоки толщиной в добрый миллиметр. Я нашел в печурке, это такое углубление в теле русской печи, чудом сохранившееся лезвие, отдал гостю и пошел его проводить. Василий Федорович намылил свою щетину, стал водить по ней пластмассовым станочком. Раздался такой скрип, что у меня, как говорят, зашлось сердце. Конечно, все это сопровождалось скрежетом зубов и руганью. Василий Федорович бросал помазок в угол, вскакивал с табуретки, заставляя хозяйку испуганно жаться к входной двери.
Мужчина оказался настойчивым. После трех или четырех намыливаний его подбородок стал на глазах светлеть и, наверное, заблестел, если бы лампочка в избенке была чуть посильнее… Спасибо тебе, лезвие, даже наполовину покрытие ржавчиной, но сохранившее свои качества!
Наладчик «на радостях» сразу же послал хозяйку за бутылкой красного вина, угостил им и меня. Наладчик прожил в поселке еще недели две, посватал метранпажа типографии, у которой недавно умер муж, и уехал с ней в Казахстан. По женским пересудам, у Василия Федоровича это была восьмая жена.
Неожиданно рабочий стол Николая Полухина опустел: он стал редактором в соседнем районе. До этого там работал молодой выпускник Высшей партийной школы Станислав Звонцов. Его освободили от должности за «связь» с машинисткой.
Тут Полухин и сообщил всем:
- Поеду в обком проситься в редакторы. Звонцов сам виноват во всем, как сказал мне в телефонном разговоре: «Нам теперь легче, Николай Алексеевич: мы же теперь рысаки». Так он и не усвоил, что в редакциях не бывает рысаков – одни рабочие лошади…
Полухина редактором утвердили. Заместителем редактора вместо него стал Шумов.
С обеденного перерывая обычно возвращался раньше срока. Заходил в бухгалтерию, где кроме бухгалтера сидела и машинистка, пенсионер Люба Калашникова, обе женщины не ходили на обед – жили далеко от редакции.
Сидим, больше молчим: бухгалтер продолжает сидеть над своими бумагами. Вдруг в комнату шагнул заместитель редактора Шумов, не переводя дыхание, метнулся к столу бухгалтера:
- Раиса, дай мне книгу приказов. Давай быстрее!
А бухгалтер решила «пококетничать».
- Так ведь редактор на месте, не в отъезде. Зачем Вам книга приказов, Анатолий Васильевич?
- Да ты что, мякинна башка! Иду сейчас с обеда, а Фиса Уланова (мы сразу поняли – заведующая общим отделом райкома партии) и говорит: «Анатолий, сейчас у Краснодубского (это «первый») была Аня Строкина и сказала, что забеременела от тебя».
Шумов говорил это, а сам судорожно листает книгу приказов и, остановившись на каком-то, ему одному понятном месте, облегченно вздыхает:
- Уф-ф, в это время я был в отпуске…
- Вы насчет срока беременности? – вступает в разговор машинистка. – Так отпуск не в вашу пользу – значит у Вас было много свободного времени…
- Эти слова приводят Шумова в смятение. Обстановку разряжает бухгалтер.
- Да, не переживайте Вы, Анатолий Васильевич, Анфиса Геннадьевна просто пошутила, она, как все одинокие женщины, просто озорует. Вы попались ей на глаза, вот и…
В редакции часто подтрунивают над заместителем редактора, он немолод, участник войны, но какой-то… простенький. Особенно шутки участились после «происшествия», которое произошло осенью. Шумов с ответственным секретарем Сергеем Григорьевичем сидели в вестибюле поселковой бани, пили пиво. И тут к ним, вымывшимся, подошел пожилой мужчина с топором в руках, видимо, плотник.
- Ну-ка угостите меня, никогда с интеллигентами пиво не пил.
 Взял со столика одну из кружек с пивом.
- Ты что? Поставь сейчас же! А то мы тебе рожу начистим, мякинна твоя башка.
Плотник после этого – об этом рассказывали по-разному - будто бы замахнулся на мужчин топором, просто замахнулся. В любом случае те бросились на улицу, один из них даже  сумку с бельишком в бане оставил.
Ближе всего был дом, в котором на первом этаже жил Сергей Григорьевич. Опередив более молодого Шумова, он вбежал в квартиру и набросил крючок, так и не пустил своего товарища. Тому ничего больше не оставалось, как бежать по улице дальше. А за углом – траншея под водопровод… Беглец и рухнул туда, сначала не беспокоился, старался не зачерпнуть воду вторым ботинком, затем попытался вылезти из траншеи. Не получилось: влажный чернозем скользил как налаченный, ничего не вышло и из второй, и из последующих попыток.
Шумов побрел в другой конец траншеи, но результат был прежний. Шумов, обессиленный и грязный, присел возле стенки траншеи, к его несчастью мимо никто не шел, рядом была школа, но занятия там давно закончились.
Так и просидел бедолага до той поры, пока не закончилась на фабрике вторая смена. Шумов услышал шаги по асфальту и «заблажил» от радости: «Помогите! Замерзаю! Помогите!»
Женщины бросились было наутек – испугались такого истошного крика, но их остановил помощник мастера, который шел чуть сзади. Общими усилиями Шумова из «плена» вызволили.
С тех пор между Шумовым и Сергеем Григорьевичем как кошка пробежала, заместитель вовсю стал придираться к ответственному секретарю.
- Анна Михайловна, а Носков тоже может писать, хотя во время отпусков, - сказал Шумов редактору на очередной планерке. – А то он только в окно смотрит…
- Надо и окно посмотреть, - спокойно отпарировал ответственный секретарь.
- Или бегает, мякинна башка, в столовую районо пить пиво, - продолжал Шумов.
- Надо и пива попить. Я там еще шампиньоны собираю.
- Сачкуешь, одним словом, на старости лет.
Слова про старость были ударом ниже пояса. Носков вскочил со стула и несколько раз ударил заместителя редактора по его лысеющей голове строкомером, который, естественно, был у него в руке. Редактор Анна Михайловна, я и женщины из отдела писем не знали, как себя вести…
Я тоже не всегда понимал своего заведующего отделом. В годах, вроде, участник войны, а иногда ведет себя как-то… несолидно. Осенью поехал в командировку в родное село, провел там выходные, встретился со своим бывшим одноклассником, который сейчас работал председателем сельского Совета. Сидел с ним на крылечке, беседовали о том – о сем. И среди прочего руководитель сельского Совета сказал: «Да какое у нас животноводство? Я себе поросенка в Дубенском купил». И тут же испугался, зная характер Шумова:
- Ты, Анатолий, не пиши об этом. Пожалуйста, не пиши.
- Да ты что, Павел? Мы же на крыльце сидим, босиком.
Через несколько дней после этого разговора мы увидели в окно идущего в редакцию Шумовского земляка. В отдел сельского хозяйства он вошел буквально со слезами на глазах.
- Ну что ты, Анатолий, сделал? Ты же обещал…
- Пообещать несложно, мякинна твоя башка, - ответил земляку Шумов. – Но разве можно, мякинна твоя башка, упускать  из виду такой факт? Я так и написал: «Стоит ли говорить о развитии животноводства в этом совхозе, если председатель Совета Булавкин поросенка для своего подворья купил в колхозе «Самородок»?
Посетитель огорченно махнул рукой и, низко опусти голову, вышел из кабинета.
Приближается 100-летие со дня рождения В. И. Ленина. Как всегда перед юбилеями, газеты активизируются, мы да и весь юго-запад области активно освещают тему предков вождя. Утверждаем, что род Ульяновых происходит из села Адосово нынешнего Сергачского района. Ученый муж из Горького всерьез предлагает считать Владимира Ильича нижегородцем: родился, дескать, он в дороге, в Симбирске не был «прописан». Те, кто поддерживают эту версию, сожалеют, что нельзя переименовать Горький в Ульяновск: через два месяца – столетний юбилей Алексея Пешкова.
Райком комсомола организует велопробег на родину предков Ленина. Приглашают и меня, но в последний момент «мое» место в «Москвиче» руководителя пробега занимает машинистка райкома ВЛКСМ.
Через год юбилей «догнал» меня. В университете, а он как раз носит имя Ульянова – Ленина, прошла международная конференция, посвященная 100-летию вождя. И в один из дней, когда я во время сессии с учебником в руке сидел напротив здания университета, ко мне подошли два молодых негра – оказалось, это эфиопы – и переводчица. Они спросили разрешения побеседовать со мной.
Я рассказал им, что я учусь на  журналиста, сейчас заканчиваю четвертый курс, что моя сессия подходит к концу.
- А где ты живешь, в какой квартире?
Я вспомнил свою 12-метровую половину деревянного дома, стоящего на задворках улицы, и ответил:
- Я живу в однокомнатной квартире.
Мои собеседники о чем-то поговорили между собой.
- Одна комната, наверное, неудобно. А где тогда Вы переодеваетесь в парадную одежду, когда к вам неожиданно приходят гости.
Я повспоминал подобные ситуации: переодевался я или в углу за русской печью, или в дощатом домике, что стоял в огороде. Ответил так:
- Я переодеваюсь в туалете.
- Ну, раз есть еще туалетная комната, то допустимо жить и в однокомнатной квартире, - сказали мне молодые эфиопы.
- А сколько ты получаешь, журналист провинциальной газеты?
Я быстро утроил свой оклад и назвал эту цифру. «Очень мало», - таким был вывод моих собеседников.
А тут произошел один случай, который не то, что выбил меня из колеи, просто оставил недоуменные  вопросы. Мы решили съездить на родину, а удобнее всего ехать туда на вечернем автобусе. Мы и собрались. Коль газета еще не дочитана, уговорили поработать за корректора Людмилу Еремичеву, с разрешения редактора, конечно.
А редактор в тот вечер решила перебрать лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», он был обязательным для всех газет. Дескать, он закатался и стал нечетким. Линотипистка, как это чаще бывает по пятницам, поспешила и набрала с ошибкой – в слове «соединяйтесь» появилось три «и» и ни одной «н»… Это заметили в готовом тираже, газету пришлось перепечатывать.
Когда мы пришли на работу, нам сказали, что за это надо заплатить: моей жене, коль она корректор, Людмиле Ионычевой, коль она подменяла корректора, и мне, коль я муж корректора и уехал с ней на родину. Я удивился такому решению, но долго спорить не стал.
И тут случилось неожиданное. Людмилу Ионычеву освободили от заведования отделом – никто не узнал причину этого – а поставили на отдел писем меня.
У меня сразу дело пошло неплохо. В одной из командировок в село я узнал об интересном человеке – участнике Николаевского подполья из нашего района. Я написал письмо в Николаев, оттуда мне прислали богатые материалы, на основе которых я написал очерк из двух частей. На мое счастье была жива еще сестра Саши Наумова – так звали подпольщика.
Но без ложки дегтя все-таки не обошлось. Ответственного секретаря всегда смущало то, что листы рукописи после его читки оставались довольно чистыми. «Как это так, - говорил Сергей Григорьевич, - что править нечего?» И почти не было случая, чтобы он не изменил заголовок, поэтому я сказал, сдавая готовый материал:
- Заголовок, может быть, не самый удачный, но не меняйте его на «Бойца невидимого фронта».
- Конечно, конечно, - проговорил Сергей Григорьевич, не поднимая голову от очередного оригинала.
В газете очерк вышел с заголовком «Боец невидимого фронта»…
В начале зимы нам в редакцию позвонил председатель районного спорткомитета и сообщил: «Есть договоренность о встрече «Строителя» (так тогда называлась наша хоккейная команда) с основным составом горьковского «Торпедо». И назвал дату.
Я пришел к хоккейной «коробке», вооруженный фотоаппаратом «Киев». Когда еще представится возможность сфотографировать неоднократного чемпиона мира и Олимпийских игр Виктора Коноваленко? После второй двадцатиминутки я подошел к нему, стоящему возле ворот. Трижды протрещал мой «Киев».
Печатать карточки я отдал фотокорреспонденту, который незадолго до этого приехал в наш поселок из Кировской области. Поэтому ответственный секретарь Сергей Григорьевич, еще твердо не запомнивший его фамилию – а звали его Евгений Вшивцев – под первым опубликованным снимком написал: «Фото Э. Плешивова». В нашем поселке Плешивовых было очень много.
И тут чуть не получился казус. Войдя в каморку фотокора, я обомлел: весь его рабочий стол был завален снимками… пожарного Владимира Лабутина, который помогал судить встречу и оказался похожим на голкипера горьковчан…
В газете снимки с хоккейного матча получились удачными. В день выхода номера с ними я уехал на очередную сессию.
Учились мы «весело» - не было ни одного экзамена, ни зачета, чтобы не родилась новая байка, услышанная в аудитории. Вот заочник старательно пересказывает «Сказку о лисе Ренаре», которую, конечно, не читал.
- Уточните, что сказал лис волку, который захватил лиса у своей жены, - говорит преподаватель.
-«Волк, дай мне сто рублей взаймы»…
- Конечно, не это. Во-вторых, какие рубли – это же германская сказка, - даже без раздражения произносит экзаменатор и подвигает к себе зачетку: больше от студента ничего не добьешься.
Экзамен по античной литературе. Студент рассказывает о Зевсе: «Он шел  женой. Затем он сель в бричку»…
- А кто он-то?
- Да бог, - отвечает заочник. – Но его фамилию я не помню.
Скорее всего, это студенческий анекдот. Но в нашей группе «авторство» этого ответа приписывали Жене Деменкову из Самары.
Мы с каждым учебным днем убеждались, что писать, для газет и журналов, в университете не учат – до всего, до того, что называется, мастерством, надо доходить самому. Написал, тебя опубликовали, вот тут ты и анализируй, какая правка при этом сделана. В следующий раз таких же промахов не совершай.
В этом плане очень примечателен случай, который произошел со мной. На лекциях обычно обсуждали участие работы – обзор, корреспонденцию, статью. На этот раз речь шла об очерке, моя публикация называлась «Баллада о старой медали». Столько мне комплиментов высказали, высоко оценил мой труд и руководитель занятия – собкор газеты «Известия», он назвал мой очерк примерным.
Потом начались семинарские занятия по теме «Очерк», Я снова «выскочил» со своей публикацией. Ребята снова старались, находили в моем очерке теоретические приметы этого жанра. Руководитель спецсеминара, кандидат наук по фамилии Нуруллина, конечно, подвела итоги высказанного и сказала при этом:  «Николай это не очерк – хорошо написанная корреспонденция». Это задело, при первой возможности устроил «очную ставку»: «Рустем Вафинович, а Нуруллина говорит, что у меня не очерк». «А чего ты баб-то слушаешь?» - таким был ответ.