СТЫДНО, ГОСПОДА?

 Издательство «Текст» выпустило «Книгу стыда» Жана-Пьра Мартена с подзаголовком «Стыд в истории литературы» и с эпиграфом к первой главе из Ницше: «Стыд, стыд, стыд – вот вся история человечества». 

 Идея книги – доказать читателю, что в основе литературы лежит стыд и его преодоление. Честно говоря, таким же макаром легко доказать, что в основе алфавита лежит буква «К», поскольку она чаще других употребляется или буква «А» ибо с неё алфавит начинается... 

 Исследования такого рода непременно тяготеют к перетягиванию всего многоцветья лоскутьев жизненного одеяла на одну сторону в попытке обосновать и подтвердить новую или почти новую теорию, если не мироздания, то, по крайней мере, какой-то его части. Истинность сентенции о главенстве стыда в истории человечества разбиваются легко простой заменой слова «стыд» на любое иное слово: «вода, вода, вода – вот вся история человечества», скажет оппонент автора «стыдливой теории» и будет прав. Эта тема подмены общего частным особенно остро – известный факт, - и широко звучала в критике Фрейда, когда модный психиатр пытался односторонне «упростить» мотивы, причины и следствия человеческих поступков, сведя их все к одному знаменателю. Как говорила Н.П. Бехтерева, если бы было всё так просто, мы давно всё уже б распознали. Мы же наоборот: чем больше открываем нового в частностях, тем больше становится непонятным целое.

 В русской литературе этот исследовательский и жизненный феномен хорошо показан у Чехова в «Душечке». Глядя на громадный и многоликий мир через махонькую личную житейскую призму, героиня всякий раз видит мир такого цвета, каким раскрасил сегодня новый муж её призму. И она всякий раз права бывает.

 Прав ли Жан-Пьер Мартен, делая всеобъемлющие выводы о роли стыда в истории литературы и вообще в жизни, судить каждому читателю, по-моему, сугубо индивидуально. Мы воспринимаем  любой роман в контексте жизненного опыта, и самое гениальное произведение становится для кого-то совершенно бездарным, если оно не понято. И вряд ли здесь подойдет априори утверждение об объективности хорошего и плохого: нет этих понятий в объективном мире, они в любом случае преломляются через личное восприятие.

 Мартен приводит слова Фрейда о значении литературы: «Создатель литературных произведений даёт нам отныне право наслаждаться нашими собственными фантазиями, без упрека и стыда».

 Даже если стыд воспринимать лишь как физиологический прилив крови к коже, который Дарвин отмечал даже у обезьян, то и тогда всё очень и очень индивидуально: кто-то «рвал в клочья фотокарточку, на которой он казался себе смешным», кто-то «ждет явки с повинной после очной ставки с собственным прошлым», а кому-то это неведомо, и он гордился своим кривым некрасивым носом, и он не рвал карточек, и ему оттого становятся надуманными все выводы исследователя о роли стыда. 

 Если другой исследователь посвятит свой опус, скажем, роли страха в истории литературы, он может этим страхом затмить роль стыда напрочь, и тогда встает вопрос: а как найти ту многогранность познания, чтобы оценить по достоинству и, главное, - в целом, без препарирования по частям, то или иное литературное произведение. Обывательская точка зрения гласит: не надо ничего препарировать, ибо писатель не думает обо всех этих хитроумных выкрутасах. 

 Вступление к книге озаглавлено: «Бесстыжим – с восхищением», тем самым Мартен ставит на одну полку не только бесстыжесть, но и бессовестность, и даже безгрешность. Вообще, очень похоже, что для него эти понятия почти синонимичны, а принцип избавления от стыда через литературу (причем не только собственного сочинения) равнозначен по сути избавлению от совести, и далее по цепочке от, т.е. до безгрешности. К такому совершенно абсурдному выводу приходится прийти, внимательно изучая исследование Мартена.

 Посудите сами. Вот автор пишет: «Несмотря на различный контекст, и Руссо, и Достоевский пишут в состоянии параноидальной одержимости унижения. На угрозу со стороны внешнего мира оба отвечают мазохизмом… У обоих стыд вызывает сладострастие». 

 Конечно, любой жанр литературы предусматривает исключительность, а то и уникальность описываемых событий, характеры, - иначе, как говорится, вообще зачем?.. Но нельзя же действительно болезненные состояния и отклонения от нормы, которые приводит автор в пример, выдавать за нормальное и типичное в литературе и жизни. Литераторы и выводят-то подобных героев на сцену из-за их исключительности, как медицинский уникальный пример, как экспонат кунсткамеры, а не как типологическое явление жизни и литературы. Если испытывать возбуждение, т.е. говоря молодежные сленгом, кайфовать от стыда – литературный героизм, то не слишком ли низкую роль отводит автор мировой литературе?!

 Интересно, что одной из причин причисления актеров, лицедейство вообще к клану «лукавого», является умение актера перевоплощаться, избавляясь искусственными способами от стыда. То есть, стыд – норма общежития, избавление от стыда – грех. Вот, по-моему, что главным образом не учитывает Жан-Пьер Мартен и очень хитро предлагает избавляться от греха, (от стыда), проговариванием или прочитыванием чужих стыдливых моментов до тех пор, пока они не сотрутся в наших греховных тайниках, тянущихся из детства. Литературовед называет стыд – препятствием «к постижению себя, нарциссичесая рана, немедленно открывающаяся взгляду посторонних». Он восклицает: «Как можно не стремиться избавиться от этого невыносимого труда». 

 Конечно, думается, что избавление от стыда возможно, но оно возможно лишь вместе с избавлением от нашей греховности, а этот процесс не столь короткий, какой предлагают на актерских факультетах и какие предлагает Мартен. Можно, конечно, обойтись секирой, чтобы избавиться от головной боли, а можно найти причину этой боли, а потом долго и нудно избавляться от недуга. Мартен – за секиру и тут уж читатель ничем ему помочь не может!

 Согласно исследованию Мартена, «литература, погружаясь в лабиринты стыда, тем не менее не упускает случая предложить нам пути выхода».  Техника избавления проста, и он предлагает десять методов.

 …Еще Вересаев говорил, что ему интересно не то, что описывается в романе, а то, как он сам автор отразился в нем, что косвенно подтверждает некоторые выводы автора «Книги стыда». Конечно, героя невозможно отделить от автора, особенно, если произведение написано убедительно во всех отношениях. Это означает, что автор «знает» изнутри поступки своего героя, а потому несет и груз и ответственность за него и его греховные помыслы. Вы не сможете убедительно описывать кражу, если не  в состоянии стащить в супермаркете палку колбасы. Если вы это описали, вас можно немедленно по профилактическим соображениям заключать. Вообще, «Книга стыда» в части систематизации методов избавления от болезненной и излишней стыдливости может служить практическим пособием. А вот как быть с избавлением от греха остается тайной.

 Это вывод – из исследования французского литературоведа, а вообще «Книга стыда» читается довольно легко, несмотря на явную надуманность самой фабулы и идеи книги – доказать читателю, что в основе литературы лежит стыд и его преодоление. 

 Наталья ЦЫПЛЕВА, студентка 4-го курса Литературного института им. А.М. Горького