Ерофеев Юрий
Николаевич
Заранее скажу, что отрывки, которые я
собираюсь процитировать, — из произведений, прекрасно написанных, которые
неудачными и даже средненькими никак уж не назовешь. Их полюбил читатель, к ним
снова хочется обращаться, перечитывать. Не обошла их своим вниманием и критика,
неизменно отмечая высокий — выше среднего! — уровень этих произведений. И сам я
с этим полностью согласен. Но охотничий глаз иногда цепляется за разные
мелочи...
Эммануил Генрихович
Казакевич — автор «Звезды», сразу поставившей его в первый ряд писателей
послевоенного периода — того, настолько еще близкого к прошедшей войне, что,
казалось, залпы ее еще перекатываются в ушах, потом — «Весны на Одере», а для
меня — автор еще и стопки ненаписанных книг, которые обдумывал, начинал писать,
но вот не успел... В них — вернее сказать, в тех отрывках, фрагментах, которые
до нас дошли, он еще более интересен, раскован, раскрыт. Характеристики героев
у него всегда меткие, выразительные:
«Девушка
была похожа на крупного грызуна — нечто вроде хомяка или ласки. Ее клетчатая
юбка, туго облегающая широкие бедра, внизу расходилась широким клёшем, причем
сзади была несколько длиннее, что походило на хвост; прибавить мелкие жемчужные
зубки, гладко причесанные волосы на остром черепе, тонкую мордочку, большие
красивые, но бессовестные глаза, бледную кожу на лице в обтяжку, красивую
длинную шею, на которой плавно покачивается маленькая головка...»
Читаешь — и
наяву представляешь эту особу, а заодно, подспудно, проникаешься и авторским
отношением к ней (ведь не случайно — глаза-то «бессовестные»).
Но ласка,
как вы понимаете, все-таки не грызун. И с «крупного грызуна» она не бывает —
много меньше обычной крысы. Крохотный отважный хищник.
Сергей Константинович
Никитин, владимирский писатель, которому тоже — тут уж ничего не поделаешь —
был отпущен короткий век. Я часто снимаю с полки его книги: в его маленьких
повестях — луговые берега с детства знакомых мне рек — Клязьмы, Уводи, Луха,
зарецкое Заборочье, Мстёра, люди, которых мне тоже доводилось знать. Бакенщик
Алексей Ефимович Бударин, «дядя Лёня».
«Сидели мы с
ним однажды вечером на обрубке бревна возле избушки, — рассказывает
С.К.Никитин, — и смотрели на реку. В ногах у нас дотлевал маленький нежаркий
костер. Тяжелая майская вода бежала широко и стремительно, пенно завиваясь у
берегов. Мглистые болота, ольховые крепи и дубовые рощи левобережья медленно
затягивали натрудившееся за день солнце.
—
Посмотри-ка, чегой-то там плывет? — спросил дядя Лёня, глядя из-под ладони на
речной плёс.
— Я
посмотрел и ахнул:
— Лось!
— Лось!
Право, лось! Вот ведь беда — лось! — заволновался дядя Лёня.
Выставив
из-под воды горбоносую, увешанную широкими, как чаша, рогами голову, лось
преодолевал напористое стремление воды...»
Как наяву
вижу избушку дяди Лёни с поленницей запасенных березовых дров, кострище под
березами, ниже — еще не обсохшие талы. Вода уже убывает, Клязьма почти в
берегах. Струйкой утекает она в Клязьму из озера Вичехра под тем берегом.
«Мглистые болота, ольховые крепи» — это, конечно, Тиминское болото напротив,
непроходимый сырой елошник правее, у Суземского озера и Погиблого, а чуть левее
— такие же крепи у Грив и Вязок. Из этих болотин по канавам в Клязьму тоже
уходит излишек воды, а с ним скатываются в реку зашедшие в половодье стаи
ельцов.
Только вот —
стоп: «увешанная широкими, как чаша, рогами голова». Это — в самом начале мая?
Лоси (самцы,
конечно, — лосихи, как известно, комолые) ежегодно сбрасывают рога. В средней
России делают это они в январе. В марте рога начинают отрастать, сначала —
медленно, процесс этот идет до августа. К первой декаде мая, а именно об этом
времени повествует С.К.Никитин, значительно вырасти, превратиться опять в
роскошную «чашу», рога лося просто не успевают...
С.К.Никитин
давно уже ушел в мир иной, и ничего в его повести уже не поправить.
Но вот
другая повесть. Борис Львович Васильев «А зори здесь тихие...». Очень
популярная повесть. Удостоенная Государственной премии СССР. И кино хорошее по
ней снято. Вспомним: комендант разъеда, хмурый старшина Федот Евграфович Васков
предлагает девушкам-воинам разучить условные сигналы, чтобы извещать друг друга
об опасности. Кто-то предложил кричать ослом.
— Ослы здесь
не водятся, — с неудовольствием заметил старшина, — ладно, давайте крякать
учиться.
Показал, а
они засмеялись. Чего им вдруг весело стало, Васков не понял, но и сам улыбки не
сдержал.
— Так селезень
утицу подзывает, — пояснил он. — Ну-ка, попробуйте.
Среди
девушек есть и деревенские. Лиза Бричкина, например, до войны жила с
отцом-лесником на кордоне («человек лесной», «то-то крякаешь хорошо»).
Наблюдательна («вот глаз!»). Но ни она, да и никто из девчат почему-то не
заметил, что сказал старшина явное «не то»: у наших уток никогда селезень
«утицу» не подзывает — так уж устроена их утиная жизнь, наоборот, селезня зовет
утка, самка. И не крякает селезень. Его голос — вовсе не кряканье. Крякает утка.
А селезень, если говорить о кряковых утках, «шваркает», издает характерные
шипящие звуки: «пща-аща, пща-пща». Охотники знают.
Да, детали —
коварная штука. Мелочь вроде бы — но может насторожить, вызвать недоверие к
тому, с чем придется столкнуться дальше. Правда, повторю, в названных повестях
— лишь на минутку, пока эти строки перед глазами. Потом о них забываешь.
Июль 1998 г.
http://www.ohot-prostory.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1511
Источник: http://www.ohot-prostory.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=1511 |