ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИОННАЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КУЛЬТУРА - НОСИТЕЛЬ ИДЕЙ ГАРМОНИИ ЧЕЛОВЕКА ПРИРОДЫ В РЕГИОНЕ

Часть 1

1. Фольклор эпохи реалистического художественного сознания в Нижегородском Поволжье и его экологический потенциал

      Противопоставление эстетического и мифологического начала в традиционной духовной культуре может показаться на первый взкляд искусственным. В самом деле, утилитарный (когнитивный) и экспрессивный (аффективный) компоненты сочетаются в большинстве фольклорных произведений явно или неявно. Однако стоит ввести такой критерий, как главную цель, которая ставится перед исполнителями таких произведений, как многое встает на свои места. В одном случае это действие подчинено обрядовой необходимости, задаче прямого воздействия на силы природы, решения определенных хозяйственных проблем, передаче важной информации сакрального характера. В другом происходит "просто так", доставляя эстетическое удовлетворение слушателям и участникам. Однако в фольклористике песни, обрядовые и необрядовые, рассматривались порой  со сходных позиций, а легенда с ее сакральной информативностью, ведущей историю от мифа, объединялась с преданием в рамках "сказания".

      Для нас же подобное противопоставление существенно. Сказка, предание, сказовая проза, пословица, поговорка, загадка, историческая и лирическая песня так же, как, скажем, и обрядовая поэзия, выступают в качестве носителей экологической идеологии в рамках традиционной региональной экологической культуры. Однако это носители "ненавязчивые". Они не подчинены задаче развернуть перед слушателем широкую сакрально-фантастическую картину мироздания или обеспечить утилитарный успех того или иного действия, исходя из представлений об этой картине.

      Задача данной главы - установить, в чем специфика экологических элементов в традиционной реалистической художественной культуре, какие идеи несут фольклорные произведения, принадлежащие этому ее пласту. Совершенно понятно, что базируются они на ином, несакральном начале в мировоззрении, что эстетическая и этическая "аргументация" в корне отличается от опоры на любые религиозные представления. Вместе с тем, нельзя говорить о том, что это новое реалистически отображающее мир искусство не несет экологической ценности: идеи гармонии природы и человека не утрачиваются, а лишь видоизменяются, становятся универсальней.

      Обозначим черты произведений реалистического художественного пласта фольклора, в которых  представляется возможным рассматривать интересующие  нас явления.

      То, что объединяет жанры прозаического фольклора различных народов - это своего рода концентрированное выражение эпического начала, подчеркнутая информативность, сюжетность, объективная содержательность, перед которой отступает исполнительское "я" - в равной  мере  это черты русской сказки или татарского предания. В то же время фольклорную прозу отличает стихия рассказывания, сосредоточенность на фабуле (что особенно проявляется, например, в современном предании). Даже события, которые могут быть восприняты как фантастические, в сказке  представлены как действительные.  Эффекту объективизации способствует и то, что исполнители нередко ссылаются:  рассказываемое услышано ими от других людей.

      "Сказка" - термин, хорошо понимаемый носителями фольклора,  имеющий аналоги, в полной мере соответствующие ему по смысловой  наполненности  в  языках  поволжских  народов  - "евкс" (эрз.),  "йомак" (луг.мар.), "ямак" (горн.мар.), "юмах" (чув.) и т.д. Успешное применение к сказкам  этих  народов системы классификации сюжетов Аарне-Томпсона, осуществленное в последние годы (232, 252 и др.) - одно из убедительных свидетельств того,  что они представляют собою весьма близкие явления. Первостепенное внимание к сказке обусловливается целым рядом ее  свойств, среди которых значительная распространенность жанра,  его древность и в силу этого способность донести элементы сознания далеких предков и справедливо отмечаемые В.Н.Морохиным "богатство идейного содержания, познавательно-дидактическую сущность и неизменную художественную выразительность" (161, с.6). Определения сказки, как правило, не были удачны. Наиболее приблизился к пониманию существа этого явления, вероятно, В.И.Чичеров, понимая под ним "устные повествовательные художественные произведения  волшебного, авантюрного или бытового характера с установкой  на  вымысел, рассказываемые в  воспитательных  или развлекательных целях" (279, с.276), однако и здесь из формулировки уходит специфика животного эпоса. Неслучайно наиболее универсальный  труд, осмысляющий  это художественое явление, - "Сравнительный указатель сюжетов. Восточноевропейская сказка" - практически начинается с констатации того, что "еще нет всеобъемлющего определения сказки" (252, с.3).

      Безусловно справедливо то, что истоки двух групп сказок - о животных и волшебных - лежат в мифологическом, древнейшем искусстве. Тем не менее сакральная утилитарность жанра осталась в весьма отдаленном прошлом: она не может сегодня восприниматься как источник полезной информации о сверхъестественном, хотя согласно, например, гипотезе В.Я. Проппа, была им, занимала в таком качестве важное место в обряде инициации, служила формой изложения мифологизированных сведений об устройстве вселенной, о соседних землях и этносах, их населяющих (214). Сейчас же это лишь художественное произведение, "ложь", содержащая по известной пословице "намек" и "урок". Современное восприятие сказки позволяет ее с этими оговорками рассматривать в рамках более позднего - реалистического пласта словесного фольклорного искусства, хотя генетически сказка представляет собою явление иного порядка.

      Нет нужды делать серьезные экскурсы в историю осмысления жанра. Отметим лишь, что "чисто эмпирическая и далеко не безупреченая", по словам ее создателя Н.П.Андреева, классификация русской сказки, связана с переносом на русскую основу известного указателя А.Аарне (16, с.7). В соответствии с нею, вполне устоялось разделение этих произведений на три большие группы - животные, волшебные, социально-бытовые. Впрочем, Э.В.Померанцева обосновывала существование в отдельности авантюрной и бытовой сказки (206, с.24). А В.Я.Пропп подходил к сказке как к роду, имеющему, в свою очередь, типы, далее распадающиеся на сюжеты (214, с.50). В этом своеобразно отразилось понимание сложности  сказки  как художественного  явления. Известно, что отношение к ней как чисто к эпическому произведению носит обедняющий  характер. Сказка  "играется", она наполнена диалогами, которые нуждаются при их воплощении в актерским мастерстве сказочника (чего предание, например, совершенно не требует).  В этом отношении сказка реализуется, по точному замечанию Ю.М.Соколова, как "сказово-драматическое" (247, с.35) произведение. Обратим внимание и на то, что и В.И.Чичеров  рассматривал  сказку  как группу  жанров. Различная тематика, образная система,  идейное содержание, адресованность  разным  возрастам  -  все   это специфически отличает друг от друга типы сказок. Классификация В.Я.Проппа становится ценным инструментом в изучении типологии жанра. Однако  на  практике большее использование находит опирающаяся на значительные вековые традиции внутрижанровое деление на три разновидности.  Они  хорошо  и полно описаны во многих работах фольклористов, и отвлекаться на их характеристику   нет необходимости.  Отметим лишь то,  что исследователи сказочного эпоса различных  народов  Поволжья обнаруживают  общность  во взглядах  на него.  Практически все обширные сборники строятся по устоявшися канонам классификации текстов. "Читатель, к какой бы он нации ни принадлежал, в татарских сказках встретит довольно много хорошо знакомых  ему сюжетов", - пишет, например, Л.Замалетдинов (381, с.12). Научное  издание марийских сказок убедительно показало их глубинное сходство  с восточнославянскими, обнаружив, что сюжетика этих произведениони соответствуют классификации СУС. На основе  ее С.С.Сабитов  успешно классифицирует  сюжеты марийских сказок (232). Публикуются работы, специально посвященные проблеме сходства  сказочного  материала  у народов Поволжья (161, 162, 167 и др.).

      Сказанное открывает возможности в масштабах оговоренного региона относиться к сказке как к единому интернациональному художественно-поэтическому потоку, анализировать эстетическую, идейно-содержательную сторону этих произведений под интересующим нас углом. А они дают богатый материал, который нашел свое осмысление лишь в работе В.А.Акцорина - предисловии к книге "Марийский фольклор. Сказки горных мари" (336), где автору удается раскрыть  чрезвычайную  экологическую  ценность марийской сказки. Известные отличия от традиционной сказки имеет лишь эрзянская песня-сказка, фиксировавшаяся в Х1Х - начале ХХ в. (есть записи и из Нижегородского Поволжья) - "Мишкат-Машкат", "Литова", "Цеця" и др.(388). Поэтическая форма произведения усиливает его архаический синкретизм, строже фиксирует текст в передаче, соединенность с мелодией рождает невербальный компонент такой сказки, связанный с ритмико-мелодической медитацией. Несколько иная картина открывается перед исследователем,  обратившимся к  несказочной прозе региона.

      Теория предания, легенды, былички, сказа и устного рассказа получила основательную разработку в русской фольклористике. Обозначились устоявшиеся представления об этих жанрах, получившие отражение в вузовских учебниках. Это однако не означает снятия спорных вопросов, касающихся даже границ этих жанров. Автор данного исследования в основном придерживается точки зрения на границы этих жанров в русском фольклоре, изложенной В.Н.Морохиным. Все они являются эпическими прозаическими жанрами, обращенными в прошлое. Однако предмет предания - "давно минувшие, но реальные дела и исторические лица", объяснение географических названий, при этом в произведении может быть "известная доля вымысла" (165, с.164);  легенда - поучительное, фантастическое произведение с выраженными религиозными мотивами и сверхъестественными существами в качестве действующих лиц (с.175-176);  былички  - "произведения суеверного характера, повествующие о встречах со сверхъестественными существами, о нереальных событиях, которым и  рассказчик,  и  слушатели придают значение реальных фактов" (с.181). Этой группе произведений отчетливо противостоят сказы и устные рассказы, которые автор видит необходимость терминологически объединить как сказовую прозу, чтобы лишний раз подчеркнуть глубокую идейно-тематическую  и  генетическую общность этих явлений. Их предмет - действительные события   недавнего прошлого,  однако  в  первом  случае  повествование  уже имеет определенную художественную форму (с.233), во втором - оно представляется "впервые сообщенным слабо выраженным  в художественном отношении"(с.243).

      Не всеми исследователями признается именно такая система, в которую вписываются весьма многообразные произведения русской несказочной прозы, с эстетической точки зрения, объединяемые лишь одним весьма сомнительным признаком - "свободной формой", скупостью художественных средств. В особенности касается это устного рассказа, который, будучи предтечей более совершенного произведения бесписьменной словесности, как бы утрачивает в силу этого свою жанровую определенность и самоценность. Так, Н.И.Кравцов и С.Г.Лазутин уходят от рассмотрения былички, сказа и устного рассказа вовсе (116).

      Тематическая неоднородность жанров несказочной прозы, их принадлежность по происхождению различным историческим эпохам порождали неодинаковые взгляды на эти группы произведений и многообразные классификации. Так, Н.П.Андреев вообще отказывался от жанровой градации этого материала (16), А.И.Никифоров объединял в рамках предания практически все жанры несказочной прозы, кроме сказовых, подразделяя указанные тексты мифические, исторические, топонимические и этнографические (165, с.165). Сходный объем предания очерчивал Ю.М.Соколов (247, с.343), задавая тематический принцип классификации. Однако в послевоенной фольклористике устоялся взгляд на предания, который представлен определением, вполне принимаемым автором данного исследования. Тем не менее проблема внутрижанровой группировки текстов не потеряла своей остроты. Л.Е.Элиасов объединял их по признаку близости к другим прозаическим жанрам, использования их художественных средств. С.Н.Азбелев, В.Е.Гусев (62), К.В.Чистов выстроили в своих работах сложные тематические классификации с большим числом рубрик. Между тем, во многих случаях конкретный текст мог адресовываться в различные разделы. По мнению В.Е.Гусева, например, историческое предание повествует о лицах, героическое - о событиях, между тем, нередко один текст посвящается и тому, и другому сразу (об этом: 165, с.164-175). Автор данного исследования будет придерживаться точки зрения В.К.Соколовой, хотя и она не лишена известных противоречий, - деление преданий на исторические и  топонимические (249). Концепция эта устоялась и не  нуждается в дополнительных пояснениях и определениях, по всей вероятности. Отметим только, что она так или иначе собирает  в  две  группы многообразие тематик этих произведений, чем и ценна.

      Подобный подход оказывается существенным применительно к сказовой прозе, единое мнение о которой в фольклористике не устоялось. Опираясь на международную терминологию, выделяют фабулаты и мемораты как рассказы от третьего и первого лица. За этим - степень опосредованности рассказа, по существу отражающая меру, в которой он принят в среду потерявших авторство фольклорных текстов и начинает отвечать представлениям народа об идейно-художественном эталоне сказовой прозы. Такова реальность, стоящая за тремя вариантами терминоупотребления:  "сказ", "сказ и устный рассказ", "устный рассказ",   характерного для русской фольклористики, что подробно рассмотрено В.Н.Морохиным (165, с.231-232). Созданы многочисленные классификации этих произведений,  принципиально друг от друга не отличающиеся и базирующиеся исключительно  на тематическом  принципе.  Отношение русской несказочной прозы к ее аналогам в фольклоре других народов региона не так просто, как у сказки. Сказовые произведения соседствующих а рамках одного государства и региона  народов в одну историческую эпоху должны обнаруживать значительное сходство. Что же касается преданий, то за ними стоит различный исторический опыт, устоявшееся национальное воззрение на мир. Это несоответствие русской жанровой системе уже было  показано в предыдущей главе.

      Между тем, выявление запечатленной в эпической прозе народов региона экологической идеологии не может не обещать результатов. Потенциал этих произведений значителен - повествование, склонное к объективности, конкретное, нередко весьмо определенное в локальной и хронологической событийности своей, обладает весьма специфичной и сильной способностью к воздействию на сознание слушателей. Оно доступно и однозначно выражает мораль, нередко даже не формулируя ее, как это достигается в сказках, и это может быть мораль паритета в отношении живого, уважения к нему. Такое повествование бережет память об изменениях, происшедших в окружающей среде с легкой руки человека, как это делает предание, запечатлевает замечательные моменты общения человека и природы, как это может сделать сказовая проза.

      Паремические (малые эпические) и песенные жанры объединяет - значительная мера индифферентности к местным особенностям природы, быта.  Это не значит, впрочем, что не существует местных лирических или  же  исторических  песен. Однако анализ значительного массива текстов, хранящихся в ФФКСЛ показывает, что там, где собиратели стремятся к фиксации полного объема репертуара исполнителя традиционных песен или поющего коллектива, доля локально бытующих текстов не превышает 5-7%. Как правило, это песни, созданные местными самодеятельными авторами, иногда - маршевые песни военных частей и соединений, сохраняющиеся в памяти фронтовиков, песни о родных местах. Среди пословиц и поговорок количество местных текстов находится в таких же пределах. Это тексты, фиксирующие особенности городов и сел, их жителей, приводящие для примера местные названия: "Стоит Балахна, полы распахня", "Один глаз на вас, другой - на Арзамас", "Сноведские - городские", "Пошел берегом в Лаптево", "Через Бор на Мызу". Что же касается загадок, то здесь говорить об их местной приуроченности можно разве что как об ориентации на какие-либо реалии природы и быта. В остальном же массив текстов по логике вещей должен быть практически единым с другими соседними регионами. В этом и состоит принципиальная особенность обозначенных жанров.

      Паремическое творчество относится к поэтическим жанрам фольклора. Афористичность характерна и для малых словесных форм, и для хорошей песни. Песенная и паремическая народная поэзия отличаются достаточной мерой отвлечения от окружающей человека реальности. И в этом противостоят, например, сказовой прозе, преданию, быличке, где непременно обозначены хотя бы приблизительно время и место действия, возникают образы хорошо известных слушателям лиц. Нельзя умолчать и о своеобразной эталонной функции объединенных в главе жанров. Пословица поучает, как следует жить, как относиться к определенным событиям, воспроизводит в словесной форме опыт как давно, поколениями людей выстраданные выводы, создает эталоны восприятия действительности. Поговорка и загадка, обозначают устоявшуюся ассоциативную связь между явлениями и также предлагают эталонное отношение к предмету, о котором заходит речь. Этими же свойствами обладает и лирическая песня. Ее приниципиальная ценность - в узнаваемости для слушателей запечатленного переживания, в разделяемой ими его эмоциональной трактовке. Сам лирический сюжет песни предстает в этом отношении легко запечатлеваемым эталоном развития переживания, который становится своего рода примером для подражания ("жизнь - как песня"). "Пословицы и песни всегда кратки, а ума и чувства в них вложено на целые книги", - соединил эти жанры в своем известном высказывании М.Горький (59, с.442).

      Вынесенный опыт общения с природой, сентенции-эталоны, однозначно обозначающие, "как должно" вести себя по отношению к ней, сопоставление черт человека и природы, имеющее в виду их принципиальную общность - таким может представляться экологический потенциал пословиц и поговорок.

      Теория этих жанров достаточно хорошо разработана за почти полтора века, начиная с Ф.И.Буслаева (17, 132, 166, 247 и др.), определенно очерчены их границы. Автор данного исследования исходит  из понимания пословицы как "краткого, поэтически образного,  ритмически организованного произведения народного творчества, обобщающего исторический и социально-бытовой опыт поколений, используемого для яркой и углубленной характеристики разных сторон жизни и деятельности человека, а также явлений окружающего мира", поговорки как "краткого образного изречения или  сравнения,  для которого характерна незавершенность умозаключения", загадки как "построенного в виде иносказания небольшого фольклорного произведения, содержащего замысловатый вопрос, на который надо дать исчерпывающий ответ" (166, с.5, 20). Поговорка, по оценке В.И.Даля, собиравшего эти произведения в Нижегородском Поволжье   в  течение  десятилетия,  "окольное выражение, переносная речь, простое иносказание, обиняк, способ выражения, но без притчи" (304, с.20). Безусловно то, что основой загадок стала "общественно полезная трудовая деятельность людей, в процессе которой человек накапливал опыт и  познавал  мир", как считал В.И.Чичеров (279, с.323). Загадка  коренным  образом  связана  с обрядом, с магией, по точному замечанию В.П.Аникина, "с так называемой условной речью,  речью  околичностями во время особых положений,  когда человек...  не мог называть вещи и явления  своими  настоящими именами"  (17, с.56).

      Среди собирателей нижегородского паремического фольклора - В.И.Даль, Н.А.Добролюбов, русские материалы стали объектом исследования для И.П.Сахарова, Д.Н.Садовникова, И.И.Иллюстрова, М.А.Рыбниковой, В.В.Митрофановой. Собиратели и исследователи финно-угорских пословиц, поговорок и загадок А.Е.Китиков и К.Т.Самородов внесли значительный вклад в изучение закономерностей бытования этих произведений в Поволжье в целом.

      Работы К.Т.Самородова (368, 369) представляют созданную им классификацию такого рода произведений в фольклоре мордвы, учитывающую его национальную специфику. Однако эта система, думается,  излишне усложнена. Вводимые понятия "присловий" и "присловиц",  например, на практике малоотличимы между собой и от поговорок. А различительное противопоставление явно заимствовано в лингвистике и не  может быть применимо в фольклористике: речь идет о существовании произведения в рамках системы в состоянии употребительной готовности и о его конкретно-речевой реализации.  В первом случае уместно говорить не о фольклорном жанре, а о неких жанровых представлениях: не реализованное в речи произведение по сути не может считаться  произведением. Вряд ли справедливо относит ученый к паремическим жанрам многообразные произведения детского фольклора: им исходно не присуще эпическое начало, у них иная целевая установка.

      А.Е.Китиков - автор уникальной книги научно собранных и системно осмысленных примет (324), имеющих большое хозяйственное значение для региона в целом. Ему же принадлежит работа  "Своеобразие  пословиц  и поговорок финно-угорских народов Поволжья и Приуралья" (104),  убедительно на  большом статистическом  материале  доказавшая идейно-тематическую общность в основных чертах массива произведений этих жанров  в Поволжье: для исследования был привлечен паремический материал не только мари, мордвы, коми и удмуртов, но и русских, татар, чувашей. Эта общность определяется единством природных условий в рамках одного региона, сходством исторических судеб, традиционных народных этических представлений.

      Способность емко, концентрировано выражать мысль, накопленный поколениями людей опыт, обнаружение связи между явлениями - уникальная возможность паремических жанров. Поиск запечатленных в фольклоре представлений о принципах взаимоотношений человека и среды, неизбежно приводит к пословицам, а также к поговоркам и загадкам, где такие представления могут получить более конкретное, чем в других жанрах народного творчества словесное оформление.

      Находившийся в Горьком в первые месяцы войны А.Н.Толстой среди великих ценностей, составляющих для человека Родину, над которой нависла опасность, назвал "изустную литературу", традиционную песню - "историческую память" и "одежды души" народа (256, с.508). Два отмеченных им начала - эпическое и лирическое, как хорошо известно, определяют два вида песенной поэзии.

      Эпическая поэзия - ретроспективная, повествовательная, обращена в далекое прошлое народа, это поэзия описания. У русских Нижегородского Поволжья она представлена в первую очередь исторической песней - поэтическим повествованием о ярких и имевших нередко общенародное значение событиях прошлого, как правило, проникнута идеями единения людей, национального, социального. Неслучайно эпоха этого жанра в фольклоре (Х111-Х1Х вв.) накладывается на период становления русских как нации, Российского государства, национальной консолидации в Поволжье. Идейно-тематические параллели с этими русскими произведениями обнаруживают исторические песни эрзи и мокши, соответствующие им хронологически (281). У нижегородских  марийцев и татар традиций исторической песни не прослеживается - ее содержательные и эстетические  функции принимают  на  себя  другие  жанры эпической прозы.  Интересно отметить, что при анализе распространения исторических песен в регионе обнаруживается,  что 90 % учтенных текстов записаны на территории,  которая  в  прошлом  была  населена   мордовскими этносами. Лишь 10 %, причем все - с сюжетами ХУШ-Х1Х вв - на территории, в прошлом марийской.

      Истоpическая песня - это не только pассказ о пpошлом, но и взгляд наpода на эти события. Сюжет ее основан на конкpетном факте, вымышлены или пеpеосмыслены могут быть детали. Жанp содеpжит наpодную оценку событий пpошлого, взгляд на них изнутpи. Это позволяет лучше узнать не истоpию, но дух наpода и его отношение к пpошлому. Известно, что сам термин "историческая песня" принадлежит А.С.Пушкину и затем вводится в науку П.В.Киpеевским (360, с.176). Заметим кстати, что именно Пушкину принадлежит и первая запись исторической песни в регионе. Определение жанра, данное Б.Н.Путиловым (216, с.7), опирается на четыpе пpизнака: событийность, сюжетное pазвитие, истоpизм и действительность события, общенаpодное его значение. Под истоpической песней следует  понимать  эпическое пpоизведение устно-поэтического твоpчества, воспpинимаемое как достовеpное повествование о пpошлом, об истоpических личностях и событиях (248, с.8-9).  Сходным  образом  трактует  жанр исторической песни в фольклоре мордовских народов А.И. Маскаев (343).

      Среди других жанров эпической поэзии следует назвать духовный стих, балладу, присущую русскому и мордовскому фольклору. Тематика русской баллады весьма далека от предмета исследования, это "конфликт семейный" (116, с.189), связанный с "убийством, истязанием", их экспрессивная палитра определяется "ужасом, отчаянием, тяжким страданием, непереносимым горем" (116, с.197). Классифицируя эпические песни мордовских народов,  А.И.Маскаев,  вероятно, не до конца справедливо  относит  к "семейно-бытовым балладным песням" уже рассмотренные нами   песни-сказки (343, с.231-233): это произведения во многом фантастические и к тому же явно иные  в генетическом и хронологическом отношениях. Несмотря на то, что в Х1Х и ХХ веке в регионе было сделано около  десятка  записей русских былин (265, с.71-73), жанр этот фактически можно считать  исчезнувшим, к тому же зафиксированные сюжеты дают менее  всего  материала  для рассуждений на обозначенную тему исследования.

      Наоборот, интересны эпические песни мордовских народов, повествующие о природе и ее реалиях. Такие произведения ("Птица хорошая - лебедь", "Куница") в собрании "Устно-поэтическое творчество мордовского народа" отнесены к "лиро-эпическим", в собрании М.Е.Евсевьева (308) - к "семейно-бытовым и социальным песням" ("Куница", "Горе зайчихи", "Хитрая  лиса"). опубликованные записи сделаны вблизи границ региона, однако зафиксированные в Нижегородской области подобные произведения  ("Яблоня", Лукояновский район,  А-93-1) позволяют  говорить  об  общности традиции.   Природа   становится   непосредственным  предметом изображения такой песни,  рассказывающей о жизни зверей, птиц, деревьев, заставляет слушателя сопереживать им.

      Сущность лирической песни, ее предназначение представляется настолько очевидным, что даже учебники по русскому фольклору уходят от прямого определения этих произведений, ограничиваясь апелляцией к родовой специфике и стихотворно-музыкальной сущности этих произведений (21, 279 и др.). Останавливаясь на разновидностях русской песни, В.И.Чичеров (279) выделяет трудовые, обрядовые, хороводные, протяжные, юмористические и сатирические, игровые и плясовые, колыбельные и детские, песенные переделки. Н.И.Кравцов и С.Г.Лазутин (116) отдельно анализируют протяжные песни (относя к ним любовные, семейно-бытовые, крестьянские, бурлацкие, солдатские и разбойничьи) игровые, хороводные  и   плясовые. Совершенно очевидно, что этими тематическими  группами  состав русской лирический песни не исчерпывается. Идейно-художественное своеобразие  русской  лирической песни достаточно основательно исследовано (111, 113, 116, 212 и мн.др.).

      Во многом сходны с русской песни эрзян, мокшан, татар в регионе, которым однако не посвящены специальнные монографические работы. Песни нижегородских марийцев по своему составу в значительной мере отличаются от них. По убеждению самих исполнителей песен, еще около ста лет назад, в обиходе были "голосовые" песни, без слов (А-96-2). Об этом же пишут посещавшие марийские деревни этнографы (383). Судя по современным записям, такие песни были многообразны, мелодия и распеваемые звуки зависели от предназначения песни: она могла исполяться под танец,  по дороге на свадьбу, на сенокос, на похороны, в гости на праздник, на базар, наконец, имела много локальных особенностей, и по песне легко было узнать, откуда приехали исполнители ее. Фонограммы свидетельствуют о том, что подобная марийская песня представляет собою замечательное явление - она служила эмоциональным ритмическим сопровождением жизни человека, поддерживала его. Так, записанные в Шарангском районе дорожные песни, по убеждению исполнителей, помогали идти  через тайгу лошади и все в лесу располагали к человеку. Безусловно, эти своеобразнейшие произведения составляли одну из форм живого контакта человека и природы, но их исследование представляется все же предметом музыковедения. Более поздние "словесные" песни во многом напомнинают русские, однако отличаются более  сжатой  формой.

      Предметом лирической песни являются переживания человека. Формы художественного выражения этого переживания каноничны в традиционной песне и их характеристика давно уже стала достоянием учебников. "Необядовым песням, как и обрядовым, свойственна усложненная композиция... по принципу "Символическая часть + реальная" на основе психологического параллелизма (одна часть песни - из мира природы, другая - из мира людей) или на основе антитезы", "риторическое обращение к природе", "выразительные эпитеты", "сравнения", - такими видятся важнейшие композиционно-стилевые особенности русской лирической песни В.П.Аникину и Ю.Г.Круглову (21, с.266-270).

      Образы природы и их функции в песне уже анализировались в данной работе в связи с обрядовой разновидностью, и принципиальных различий здесь не отмечается. Поэтому представляется необходимым остановиться в главе лишь на нескольких тематических группах: трудовых, игровых, сатирических, которые в известной мере отличаются от других произведений, в частности, функциями образов природы. Сосредоточиваясь на данных жанрах, автор хотел бы обозначить свой уход от анализа частушки и детского фольклора. Главная причина - их изначально не родственная данному исследованию тематика.

      Детский фольклор - чаще абстрактная, лишенная смысла и идейного наполнения словесная игра. Назначение таких произведений - развитие речи ребенка, его эмоциональное самовыражение, утилитарные функции в рамках игр. Безусловно, обращение к образам мира природы в нем есть. Так, особые приговоры "переносят" боль, например, с ушибленного места на зверя или птицу: "У кошки боли, у собаки боли..." Хорошо и повсеместно известная игра "Медведь" имитирует погоню раздразненного зверя за "обидчиками, собиравшими ягоды". "У медведя на бору грибы-ягоды беру, а медведь не спит - все на нас глядит!" - приговор в этой игре изображает медведя хозяином лесных богатств, готовым их защищать. Существуют игры, изображающие кота и мышь, волка и гусей, цыплят и коршуна. Они сопровождаются соответствующими текстами. Однако о них вряд ли стоит говорить, как о факте традиционного словесного фольклора, формирующем экологическую культуру в рамках региона. Сюжет игры уходит, утрачивает важность, как только она превращается в состязание в ловкости, скорости реакции, и это совершенно естественно. Опосредованное психологическое воздействие детского фольклора на сознание может быть предметом другой науки.

      Что касается частушки, то следует отдавать себе отчет в том, что это практически "коротенькая песенка" (279, с.433). Исследованиями (131, 132 и др.) показано, что частушка является разновидностью лирической песни, однако ограниченной в форме и тематике.  Тематика эта, как хорошо известно, достаточно далека от той, что обозначена в данном исследовании.  Вместе с  тем,  давно  отмечено,  что "традиционный  прием  параллелизма...  вошел  в  частушку  как основной композиционный принцип" (279, с.443), в этой связи  в частушке  нередко  возникают  образы природных реалий, так или иначе перекликающиеся с переживаниями героев. В этом  частушка ничем принципиально не отличается от лирической песни,  а эффект,  достигаемый этим приемом, уже прослежен в связи с входящими в комплексы обрядов песнями. Вероятно, нет необходимости сосредоточиваться и на песнях лирического характера, созданных в ХХ веке. Нередко в них могут появляться и эмоционально освоенные картины родной природы, и характерный для песен психологический параллелизм ("Песня о  Дуденеве", "Городецкие пряники", "Люблю я вас, Дуденевские горы", "Город родной" и др. - 306), однако, строго говоря, эти произведения нельзя назвать фактами традиционной культуры. По существу они являются стихотворными текстами,  созданными самодеятельными авторами: такие песни написаны для определенного достаточно узкого круга исполнителей, часто к праздникам или фестивалям в соответствии с канонами  "песни для народного хора", сложившимися в 30-50 годах ХХ в. не без влияния  широко пропагандировавшегося ансамбля им.М.Е.Пятницкого. Эстетическая суженность, установка на воспевание "счастья",  "красот", ориентация не столько  на человеческое  чувство,  сколько  на государственное одобрение сочетаются  в  большинстве  подобных произведений с весьма умеренным художественным уровнем. Все это  дало  основания замечательному фольклористу и исполнителю русской песни Д.В.Покровскому принципиально отвергать подобные произведения как выпадающие из традиции, считая их "сувенирным искусством" (180, с.8-10). И с ним нельзя не согласиться.

      2. Сказка региона и ее роль в передаче экологической культуры.

      Собирание сказок в Нижегородском Поволжье ведет свою историю с текстов, записанных в 1830-х годах. Как известно, сказки Нижегородской губернии вошли в собрание А.Н.Афанасьева. Интерес к этому жанру в регионе среди собирателей неслучаен: именно здесь сложились богатые традиции исполнения сказок. В ХХ веке они были представлены в творчестве таких мастеров как М.А.Сказкин, И.Ф.Ковалев (награжденный за свои сказки орденом и принятый в Союз писателей СССР), А.П.Маркова, А.В.Алексеева. За каждым из этих имен - яркие, самобытные произведения, не только воплотившие в себе лучшие черты русской сказки, но и отмеченные отпечатком своего времени.

      Нижегородская русская сказка нашла не только своих собирателей, но и своих издателей. Наиболее значительными сборниками этих произведений стали "Фольклор Горьковской области", сост.В.Н.Боровик и С.И.Мирер (389), "Сказки" И.Ф.Ковалева (325, 326, 371), " Сказки и легенды Пушкинских мест", сост.В.И.Чернышев (372), "Предания и сказки Горьковской области", сост.Н.Д.Комовская (364), "Сказки" М.А.Сказкина (376), "Сказки, рассказы, песни Горьковской области", сост.Н.Д.Комовская (364), "Сказки бабушки Марковой" (370), "Народная поэзия Горьковской области" сост. В.М.Потявин (349), "Сказки родного края" (375), "Песни и сказки пушкинских мест" (358), "Заря-заряница" (314), "Жили-были сказочники" (309), "Волжские сказки" (300), "В некотором царстве" (299), все - сост.В.Н.Морохин, "Нижегородские сказки" (354) и "Заветлужье" (312) -  сост.Н.В.Морохин. Эти сборники  содержат обширный материал,  составляющий 884 текста сказок. Отметим,  что произведения региона неоднократно включились в разного   рода антологии и хрестоматии, представляющие русскую сказку.  Это яркое свидетельство своего рода эталонности нижегородской сказки.

      Целенаправленное собирание и изучение сказки было в 60-80-х годах программным направлением деятельности фольклорного фонда кафедры советской литературы Горьковского университета. Хранящийся в фонде сказочный материал региона был описан в девяти выпусках специального указателя (1983-1991 годы) (386). Русский сказочный материал Нижегородского Поволжья нашел и своих исследователей. К нему широко обращались А.М.Астахова (28), Э.В.Померанцева (206), В.Н.Морохин (161, 164) в специальных исследованиях, посвященных этому жанру. Собраны и опубликованы сказки других народов региона и ближайших прилегающих территорий. Марийский материал представлен в сборниках "Нижегородские  марийцы", сост. Н.В.Морохин (352), "Сказки горных мари", сост.В.А.Акцорин (336), эрзянский - в уже названных "Песни и сказки пушкинских мест", "Нижегородские сказки", и книгах "Мордовские народные сказки", сост.К.Т.Самородов (340) и А.И.Маскаева (339). В фольклорных фондах кафедры русской литературы ХХ века ННГУ и КЭО "Китаврас" имеется ряд записей сказок татар-мишарей.

      В главе представляется важным проанализировать записи сказок последних лет - 60-90 гг. ХХ в., так как они в большей мере отражают современное состояние жанра и идеологию, которую его произведения выражают ныне.

      Знакомство со всем этим богатейшим материалом не дает однако даже иллюзии того, что он в целом имеет выраженную региональную специфику. Лишь в очень немногих текстах как фон действия могут быть указаны Волга или Нижний Новгород. В остальном же можно говорить о таких чертах как обращение к хорошо знакомым, соседствующим с человеком в регионе реалиям природы - в сказках действуют животные, характерные для лесов и степей Центральной России, упоминаются дуб, ель, сосна, осина, береза, типичные для времен года данной зоны проявления климата. Представляется, что это хорошо понятно и не нуждается в избыточном приведении примеров и цитировании многочисленных текстов. Такая фоновая среда незаметна в тексте сказки, однако точно маркирует "нормальное" состояние мира. Так, в сказке талантливого исполнителя С.В.Сухарева "Степь-Лунь" герои, ищущие приключений, "ходили-ходили лесом", видели "поле како-то, рожь", рубили дуб, встретили в лесу характерных для региона животных - зайца, волка, лису, медведя. Этой среде противопоставлено волшебное заколдованное царство смерти, "Степь-Лунь называется... Там солнце не светит, птицы не поют, холодно все время, трава не растет", герои, зашедшие туда, превращены в камни (354, с.139-142). Эстетика привычного фонового состояния природы, которое обозначается скупыми штрихами - это эстетика жизни. Если сказка о животных и социально-бытовая  погружены в такое состояние мира, то исполнители волшебной дают остро почувствовать отстутствие родной среды и возвращение в нее как избавление от зла  ("И сразу степь ожила,  солнце засветило, травы зацвели, птицы запели. И брат ожил, и все звери ожили, и брат с братом обнялись тут"). Привычное фоновое состояние среды, изображенное в сказке, служит указанием на "посюсторонний" характер событий. Так текст подспудно формирует отношение к неизмененной природе как к безусловной ценности, сопрягаемой с жизнью. Характерно и то, что исполнитель сказки - житель таежной зоны региона. Интересный аналог представляет собой сказка того же сюжета (СУС 303) "Сухой лес" В.С.Курловой из с.Шилокша  Кулебакского района (309). Для жительницы лесостепи страна смерти находит убедительный образ - страшный  лес из сухих деревьев.

      В остальном же регион может проявить себя в преобладании тех или иных бытующих в нем сказочных сюжетов, в акцентировке определенных идейно-художественных особенностей произведений. Именно к этому пласту материала и имеет смысл обратиться. При этом допустимо проигнорировать многие проблемы, косвенно связанные с темой. К их числу можно отнести, например, генезис сюжетов и образов, их первоначальный смысл. И не только в силу того, что такие вопросы неоднократно рассматривались исследователями сказки, но и потому, что современниками-исполнителями такие смысловые пласты не понимаются или понимаются неадекватно. Гораздо важнее для раскрытия темы обратиться к идейному срезу, вполне доступному для сегодняшнего восприятия и понять его роль в передаче традиционной экологической культуры.

      Для этого видится необходимой статистическая обработка материала. Из текстов, описанных в уже упомянутых указателях - 2264 собраны в области (ее центр есть смысл не принимать во внимание, так как в нем сосредоточено приезжее население и роль традиции ослаблена). Среди учтенных тексов к животному эпосу относится 589 сказок, к волшебным - 975, к социально-бытовым - 700, это богатый репрезентативный материал.

      По сути в центре сказок о животных оказывается именно мир природы. Этот древнейший пласт сказочных произведений закладывался в те времена, когда природа была для человека средой равноправного информационного обмена - она предельно хорошо понималась и интерпретировалась, наблюдения за миром животных составляли насущную необходимость жизни. Именно такое глубокое понимание поведения животных, их взаимоотношений и заложило основу той человеческой речи, которая характерна для персонажей сказок о животных. Этот элемент сказки Б.А.Рыбаков связывал с древними представлениями об обротнях (230, с.362). Однако думается, что такое понимание узко, ведь в данной группе сказок действует не полуживотное-получеловек, а зверь и птица, в полной мере сохраняющие черты вида, излагающие характерное для него понимание мира. Если в древности высказывания, приписываемые животным, помогали проникнуть в мотивы их поведения (как они виделись человеку!), то теперь они вольно или невольно выполняют иную функцию.  Общеизвестно, что сейчас эта разновидность эпоса адресуется  детской аудитории  и  носит печать занимательности и дидактизма. Это убедительно доказывает анализ, проведенный В.Н.Морохиным (161): из фольклора региона полностью ушли сюжеты сказок этой группы, в основе которых были комические положения непристойного характера. Изображая животное говорящим, сказка приближает его к юному слушателю и наглядно демонстрирует, что лесные звери и птицы - "такие же люди", следовательно, заслуживают гуманного, доброго отношения.

      Выдающимся мастером детской сказки была А.П.Маркова. Речь ее героев-животных богато интонирована, наполнена подлинным человеческим переживанием: "Клуша, ты зорче следи за цыплятами и, если учуешь беду, кричи, квохчи сильнее, а я пойду выгонять лису!", - говорит петух (309, с.14), "Бедненький ты, бедненький!  Жалко  мне  тебя, бурундук, ведь медведь-то  тебя обижает,   а  ты и не догадываешься об этом!.." - строит козни лиса (с.26). 

      Сказочница богато насыщает свои произведения деталями именно человеческого быта: так, лиса, которую отправляется выгонять из избушки петух, "блины печет, думает: "Напеку, наемся и спать лягу, вот как хорошо одной-то", в конце концов она "убежала и блины-то оставила" (с.14-15). 

      Особенности современной сказки о животных интересно проследить на сказке той же А.П.Марковой "Умный зайка". Повествуя о зверях, сказочница любуется ими и дает наглядный урок достойной жизни на их примере. Сказка наполнена деталями, которые создают и занимательность, и достоверность, готовя маленького слушателя к активному сопереживанию, ведь зайка - такой же, как и мы, люди. Во время строительства избушки для зайки медведь "деревья пилит да на стройку носит", "волк пазы пригоняет", "крот начал рамы ладить, а бурундук взялся крышу крыть" (с.19). Исполнительница не просто приближает зверей к человеку, с помощью детализации ей удается создать мир трогательный, добрый, в котором они существуют. "Все звери считали зайку самым чистым и аккуратным: у него и шубка всегда блестит, и мордочка умыта, и ушки светятся. Почитали его звери еще и за старательность, за то, что умел он работать за большого". Когда зайка отправляется за угощеньем для помогавших ему зверей, буря разрушает его дом. Сказочница выразительными фразами передает горе и сочувствие всех в лесу, звери приглашают зайку к себе, а он решает, чтобы не обременять никого, всю зиму бегать и греться. 

      Сказка не только в доступной форме показывает ребенку, как живет зимой заяц, объясняя нехитрой историей причины. Она, становясь одним из первых источников знаний о мире, закладывает в сознание маленького слушателя важнейшие ориентиры в отношении к животным, интерес, любовь к ним, формирует потребность общения с миром природы. 

      Одним из популярнейших сюжетов региона является 161А* "Медведь на липовой ноге". К нему относятся 29 из учтенных текстов о животных, или каждый двадцатый. Анализируя тексты, В.Н.Морохин (161, с.16) приходит к выводу о том, что по сравнению с классическими публикациями Х1Х века варианты, записанные ныне в Нижегородском Поволжье оказываются лишенными приемов нагнетания ужаса - нет детализации угроз медведя, произведения нередко не заканчиваются тем, что он съедает старика и старуху. Это для исследователя служит также убедительным свидетельством того, что идет адаптация текста для детской аудитории. Чем же ценен этот текст для нее в регионе? Безусловно, привлекает в нем и чрезвычайно острый, конфликтный сюжет, и понятность в условиях реальной природной зоны. Однако интересен он еще и тем, что по существу - один из немногих, где до максимальной определенности доводится столкновение оказавшегося неправым человека и природного мира. Непозволительно издеваться над зверем, увечить его, отрубая его ногу - даже в ситуации, когда в доме нет еды. Поэтому гнев медведя и желание наказать обидчика не видятся противоестественными. Зверь, как и человек, становится опасным, когда его нанесена обида, к нему надо относиться этически, с точки зрения человеческой морали. Интересна в этом плане попытка снять конфликт в сказке, записанной от С.В.Салганской (ФФКСЛ, 67-81): "старик испугался, дал ему (медведю) меду кадушку. Пришел медведь в лес, сам наелся, медведицу накормил и медвежаток и лег спать". Медведь ведет себя по-человечески, подчиняясь общим законам морали. Он принимает искупительный подарок и готов забыть обиду.