К космогоническим произведениям правомерно относить и тексты, повествующие о том, как шло формирование рельефа территории, как возникли реки, а также эсхатологические легенды, по существу логически продолжающие космогоническую тему. Тематически к ним непосредственно примыкают произведения о происхождении жизни и законов ее существования. Космогонические тексты, определяемые публикаторами как "мифы" полнее представлены в фольклоре финно-угорских народов региона.

      "В седой древности Юмо создал землю, людей, лес, воду, скотину, всех зверей. За одну неделю он все и сотворил. И всему дал имя", - начинается один из таких марийских мифов (336, с.26). В центре текста - бог Юмо, утверждающий законы существования для всего того, что населило мир. Он определяет пищу и характер определенным видам животных,  заботится о том, чтобы всем всего хватило.  Мир в мифе "Как Юмо сотворил жизнь" предстоит диалектически сложным, все элементы  системы отличаются  взаимоувязанностью. Это - проявление мудрости Юмо. Очевидно, что разрушение такого творения со стороны человека было бы и святотатством, и покушением на жизнеспособность мира, и попыткой противовпоставить себя вселенской мудрости. Сходные идеи прослеживаются в мифе "Кто хозяин озер" (с.48): "Юмо создал все только для добра". В каждое из озер бог поселил по одному виду рыбы. Однако жизнь оказывается сложней,  рыбы переселяются, перемешиваются и начинают поедать друг друга.  Но это не приводит к уничтожению отдельных видов. Складывается то, что сейчас принято называть в науке пищевыми цепями. "Рыбу всю не перевести. Они постоянно думают, как освободиться", - заключает рассказчик, утверждая сложность мира как принцип.

      Животные участвовали в устройстве вселенной. Так, Кайыккомбо Корно (Млечный Путь) трактуется как дорога гусиных стай, на которой оставлен пух. С его помощью отставшие гуси могут найти своих товарищей (с.55). Мир по-своему благоустроен,  обставлен ориентирами,  что сделано  мудрыми  и добрыми птицами.

      Все указанные произведения записаны в 60-70 гг. ХХ в. в непосредственной близости от границ региона у северо-западных мари Кировской области.

      Сходные идеи обнаруживаются и в космогонических мифах эрзи, например, в эпических песнях "Кто народ охраняет" и "На ком держится земля" (308, т.2, с.209-210), где изображены созидающие и поддерживающие землю рыбы. Эти тексты записаны также вблизи региона, в современном  Атяшевском  районе Мордовии.

      Задача человека - не портить мироздание, а следовать воле, согласно которой его творили. Уклонение от этой воли приводят к тому, что мир становится менее удобен для самого же человека. В отдалении небосвода от земли, например, согласно мифу, виновны люди: Юмо не захотел соседствовать с грязью, которую не убрала хозяйка (336, с.53). Наоборот, облагораживающие землю занятия, среди них - рачительное земледелие, угодны творящему духу. Согласно представлениям о мире эрзян, земля была создана для человека, и она (Норов-ава) плакала, страдала невспаханная, незасеянная, пока  человек не пришел дать ей вторую жизнь (388, с.28-29). Человек должен отвечать своему предназначению - прислушиваться к голосу природы, оберегать созданный богами мудрый мир  и умело пользоваться  его  богатствами - такова идея космогонических произведений финно-угорских народов региона.

      Аналогичные идеи мы находим и в космогонических легендах русских, например, старообрядцев. Повествуя о том, как мир создан был богом, Л.А.Антонов (с.Пустынь Арзамасского района) замечал: "Благодать великая здесь разлита - истинное слово - в озерах чистых, в лесах, в звере и птице, их населяющих! Оберегать благодать сию - это истинное назначесние человека... Невозможно судьбе противиться. Однако говорится: будут реки мутиться и иссыхать, будет исчезать лес, не станет птиц в небесах и рыб в водах, и признаки сии нам покажут приближение конца света. Грех великий торопить век света, храма господня" (169, с.127).

      Элементы рельефа, реки понимаются как следы и - таким образом - драгоценные памятники былых событий, нередко трагических. Их масштаб варьируется от космического до семейного. Так, высокий берег реки воспринимается как след страшной волны, двигавшейся во время всеобщего потопа (336, с.49). В эрзянской легенде "Кудьма" петляющая река представляется  следом  девушки.  Ее  пытались выдать замуж за ненавистного богатого чужеземца.  За девушкой, убегавшей от него к Волге, несся поток воды, который мешал погоне (430). Река, впадающая в Волгу - память о разыгравшейся много веков назад трагедии - самоубийстве прекрасной девушки. Речка Илиндик, по русской легенде, (355, с.156-159) возникает, чтобы спасти от татар героя - юношу Гаврилу, который ночью убил хана. Когда Гаврилу догоняли враги, он взмолился богу, и земля провалилась, поглотив их, а на этом месте появилась река. Небольшие холмы воспринимались марийцами нередко как следы жизни великанов наров (онаров) (336, с.171-173), рассказы об этом широко представлены у горных и северо-западных мари близ региона.  В чувашской  деревне  Шереметьево записана легенда о богатыре, спасавшемся от татарской погони близ с.Кадницы. Выступ гигантских размеров в виде площадки с обратным скатом - след копыт его коня (183, с.21).

      В ряду космогонических произведений стоит отметить тексты эсхатологической тематики, причем касающиеся не только конца света, но и исчезновения тех или иных природных объектов. В регионе зафиксированы три реки, которые, согласно русским легендам, почти лишились воды после того, как были прокляты "сильным словом". Это Великая, приток Кудьмы, ныне совершенно незначительный ручеек с громким названием (407), Сергачка, приток Пьяны (59) и Чудка, приток Волги близ Городца (92-А-4). Обратим внимание на то, что Великая протекает по широкой мертвой долине, которая могла принадлежать в прошлом реке шириной до километра, вероятно, пра-Оке. Легенды учат слушателей почитать реки добрым словом, поскольку слово имеет своего рода материальную силу. Это воспитывает истинно добрые чувства к природе, опасение за нее, которое в наш век не оказывается лишним. Такого же рода опасения за судьбы Нижнего Новгорода, Дятловых гор содержит старообрядческая легенда о святом Макарии. Обида на нижегородцев заставила его наказать их черным камнем, установленным у истока речки Почайны и давно уже потерянным. Этот камень - проклятие города, источник его будущей гибели в том случае, если нижегородцы о нем окончательно забудут. Из-под него выйдут великие воды и затопят город (303, с.8-9; 169, с.193). Эсхатологические мотивы характерны для татарских легенд о камнях.  Так, камень Тараташ близ села Актуково, в который в былые времена был превращен ребенок,  - своего рода часы Вселенной.  Он медленно двигается по склону к реке и, когда достигнет воды, наступит "ахырзаман" - конец времени.  За всякие попытки вмешаться в тайную жизнь этого камня, понять его, подкопать, высшие силы карают виновного смертью. Такого же рода  легенда - и об урочище Керемет,  где,  по  мнению местных жителей,  огромная каменная плита держит подземное озеро.  Если камень  будет потревожен, вода смоет село Кочко-Пожарки вместе с людьми (94-А-4). Сходны по тематике и легенды о пучине возле  озера Светлояр, в нее может провалиться огромная территория (344), и легенды о пророчествах святого Серафима,  предрекавшего судьбу Сарова.  Серафим считал, что под местом, обжитым им, находится огромная водная пучина. В нее со временем провалятся окрестные земли,  когда  жизнь людей в этом крае излишне активизируется. Известно, что под Саровом обнаружено гигантское, занимающее многие  сотни  квадратных  километров месторождение ювенильной воды, которое служит сейчас нуждам населения нескольких городов.

      Эсхатологические легенды - предупреждение о возможной судьбе края при нерачительном хозяйствовании, при недобром отношении к земле и воде, при забвении традиций и нарушении глобальных принципов этики, в этом их непреходящая ценность. Не следует вновь останавливаться на имеющих значительный экологический потенциал социально-утопических легендах и легендах о появлении бога и святых на земле. Это, например, произведения, связанные с озером Светлояр и градом Китежем, другими святыми озерами, со святыми ключиками на которых являлся святой или икона, возникало изображение, трактовавшееся как божественное. В главе об обрядовом фольклоре уже был случай коснуться этой группы произведений, их происхождения и сюжетики. Именно благодаря такого рода легендам в регионе поддерживается значительное количество мест отпускания календарных обрядов, по существу такие места являются священными охраняемыми урочищами. Чрезвычайно существенно то, что они выполняют благодаря этой своей особенности роль эталонов. Это не только образцовые природные объекты - человек в них приобретает необходимый ему навык экологически оправданного поведения, комплекса запретов, запечатлевает свои переживания от восприятия неизмененной, обожествляемой природы, и это вполне может быть перенесено затем на отношение к другим водным природным объектам.

      Обратим внимание на еще один текст из этой группы - "Мастер-чародей" (352, с.73-74). Сюжет этого произведения достаточно распространен:  зодчего,  построившего великолепный храм Рождества Богородицы в Нижнем Новгороде, хозяин Строганов пытается ослепить,  чтобы тот не смог создать ничего подобного больше. Однако развязка конфликта оказывается нетрадиционной: спасаясь от преследователей, мастер забирается на крест. И там превращается в ворона  и улетает за Волгу. Примечательна  при таком развитии сюжета идея повествования, которая видится иной по сравнению со сходными преданиями, лишенными мотива чуда. Талантливый мастер (поскольку результат его труда - выдающаяся церковь, божий, святой человек) оказывается  неуничтожим и неуязвим. Он принадлежит природе и свободно трансформируется в ее рамках. Это - не оборотничество,  осуждаемое как коварное злодеяние, а высшая и потому стоящая вне  морали  мудрость.  В подтексте  легенды глубокая  мысль о том,  что птицам и зверям может быть присуща человеческая  душа, их обличие тогда - лишь временная форма, которую принял человек или существо высшего порядка.

      Подводя итоги, следует отметить, что в фольклоре автохтоных народов наблюдается непосредственная связь между рассказами о духах природы и системой природопользовательных запретов. Духи представляются этим народам не просто жителями тех или иных лесов, рек, полей, озер, но их рачительными хозяевами, следящими за порядком, наказывающими или вознаграждающими тех, кто соблюдает традиционные запреты. У этносов, усвоивших мировые религии, этой непосредственной связи не прослеживается. Быличка русских и татар почти лишена экологического потенциала, ее герои индифферентны к людям как природопользователям, в отношении с духами природы выдвигаются иные магические ориентиры. В отрыве от былички система табу оказывается нередко внутренне противоречивой и не способной в полной мере обеспечивать обережение окружающей среды.

      Идеи сохранения окружающего мира, запечатлевшего мудрость духа-творца, обережения как памятников и святынь мест, которые связаны с сакральными событиями, этического, осторожного отношения к природным объектам несут в себе легенды народов региона. В связи с этим в первую очередь необходимо говорить о космогонических легендах (в частности, эсхатологических и посвященных формированию рельефа, течении рек), легендах, изображающих появление бога и святых на земле и связанных с социально-утопической тематикой.

      

      

6.  "Медвежья потеха" и ее роль в экологической культуре региона.

      Единственной в регионе Нижегородского Поволжья разновидностью  чисто драматического словесного искусства, имеющего  непосредственное отношение к экологической культуре, как уже было показано,  можно считать медвежатничество, "медвежью потеху", получившую особое распространение в ХУ1- Х1Х вв. у жителей города Сергача и его окрестностей. Этот "способ прокормления себя посредством потехи досужих и любопытных зрителей шутками и пляскою ученых медведей" одним из первых осветил известный этнограф С.В.Максимов (329, с.73). Наряду с русским населением юго-востока Нижегородского Поволжья, этим промыслом занимались и татары-мишари. Источники, связанные с промыслом, представлены упоминаниями о нем в литературе ХУП-Х1Х вв., статьями описательного и  аналитического характера ХУШ-ХХ вв. И публикациями связанных с промыслом текстов, а также материалами целевых экспедиций для изучения следов промысла, организованных автором работы в 1988-1989 годах. К первым из таких источников можно отнести "Житие протопопа Аввакума" (310), прямо указывающее на то встреча  известного  писателя Древней Руси с медвежатниками произошла на нижегородской земле. Ко вторым - статью в "Прибавлениях к "Санкт-Петербургским ведомостям" (1771 г.), публикацию А.С.Гациского (1867 г.) (обе приводятся полностью: 390), А.Коробкина (419), П.Альбицкого (397), В.А.Громова (59). Примечателен очерк русского этнографа конца Х1Х в. С.В.Максимова "Сергач", рисующий жизнь медвежатника и его представления о мире. Анализ происхождения и сущности промысла, его языческих корней был предпринят в публикациях Н.И.Савушкиной и А.Ф.Некрыловой (233, 390), а также статьях автора настоящей работы (168, 169). В совокупности эти материалы дают представление о том, что являл собою сергачский медвежий промысел как таковой и какую роль играл в традиционной экологической культуре региона.

      Происхождение промысла в округе Сергача справедливо отнести ко П пол. ХУ1 в., когда граница Русского государства, проходившая как раз в этих местах, в ту пору лесистых, продвинулась к югу и востоку. Для государственных нужд здесь началось сведение леса (271), крестьяне часто натыкались  на  берлоги  и забирали медвежат к себе,  затем их приручали.

      Сам же по себе медвежий промысел уходит в более глубокую древность и связан с архаичными верованиями человека. Медведь - самый сильный зверь лесов региона, значит, их повелитель. Такое отношение, как показывалось уже, к этому животному воплощалось в его чествовании у русских, мари и эрзи во время зимних и летних календарных праздников. Почтение, которым окружался выученный зверь, восходит к представлениям о медведе-прародителе, тотеме, вере в его прямую связь с плодородием, здоровьем, благополучием. Такое отношение отразилось и в прозаищах, которыми награждался медведь-артист. Его именовали почтительно-шутливо: "Михайло Потапыч" или "Матрена Ивановна" (190, с.41).

      Внешнее сходство медведя с человеком было отмечено еще в древнейшем эпическом фольклоре, где нередко настойчиво проводится мысль об их родстве. Сюжеты о взаимоотношениях человека и медведя многочисленны в русских сказках ("Маша и медведь", "Медведь на липовой ноге", "Вершки и корешки" и др.), в эрзянских эпических песнях ("Мишкат-Машкат" и др.). На признание особых магических свойств за медведем указывает его использование как целителя больных людей (412).

      Медвежья потеха отчетливо осознавалась как элемент язычества, с этим связаны неоднократные ее запреты, которые провозглашались церковной и светской властью. Однако вероятно, отказываться от обычаев, освященных веками, не так легко, потому, например, сам царь Алексей Михайлович, издав указ 1648 года о запрете медвежьих потех, по-прежнему тратил большие деньги на медвежьи бои (190, с.40). Известно, что в борьбе против медвежатничества в регионе участвовал церковный деятель и писатель ХУП века Аввакум Петров, за что был наказан воеводой В.П.Шереметевым.  В своем "Житии" Аввакум пишет: "Приидоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домбрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, одного ушиб, и паки ожил, а другого отпустил в поле. И за сие меня Василий Петрович Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство,  взяв на судно и  браня  много...  велел меня бросить в Волгу" (310, с.75). 

      Нижегородская медвежья потеха была в ту пору обычным явлением не только в сельской местности, но и в городах: "Бе же в граде том научением дьявольским множество скомрахов, иже хождаху по стогнам града с бубны и с домбрами и с медведьми" (там же).

      Развернутое представление о медвежьей потехе впервые дает "Прибавление к "Санкт-Петербургским ведомостям" (1771, 8 июля), где приводится описание подобного зрелища в г.Курмыше Нижегородской губернии. Крестьяне показывали "двух больших медведей, а особливо одного отменной величины, которых они искусством своим сделали столь ручными, что многие вещи к немалому удивлению смотрителей по их приказанию исполняют, а именно: показывают, как хмель вьется, на разных лапах танцуют, подражают судьям, как они сидят за судейским столом, как сельские девки смотрятся в зеркало и прикрываются от своих женихов, как жена милого мужа приголубливает, кто хочет, подают тотчас лапу, показывают, как теща зятя потчевала, блины пекла и угоревши повалилась. Все вышеупомянутое показывано быть имеет в праздничные дни в карусельном месте противу Церкви Николы чудотворца по полудни в 6 часу. Первые места по 25 копеек, вторые по 15 копеек, а последние по 5 копеек с человека. Смотрители впускаемы будут за заплату наличных денег". Примечательно, что источник свидетельствует о том, как высоко ценилась в народе медвежья потеха - называются значительные для того времени суммы денег.

      Любовь нижегородцев к подобным зрелищам выразительно изображает в одном из своих очерков Д.А.Ровинский: "Приход вожака с медведем... составлял эпоху в деревенской заглушной жизни, все бежало к нему навстречу - и старый, и малый; даже бабушка Андревна, которая за немощью уже пятый год с печки не спускалась, и та бежит. 

      - Куда ты это, старая хрычовка? - кричит ей вслед барин. 

      - Ах, батюшки, - прихлебывает Андревна, - так уж медведя-то я и не увижу,  - и семенит дальше."(190, с.46).

      В свою очередь, непростым и требующим значительных денежных вложений было и само ремесло медвежатника. Найти талантливого медведя и по-настоящему выдрессировать его было далеко не просто: если за медвежонка на особом базаре в Сергаче платили от одного до четырех  рублей, то большой выученный зверь стоил больше сотни. Состоятельные медвежатники предпочитали покупать животных, прошедших дрессировку (190, с.44). Известно, что своего рода "медвежья школа" существовала у местного помещика в с.Старинское ныне Пильнинского района. Медведи оттуда особенно ценились (168).

      Нельзя не остановиться на описанных потомками медвежатников  способах  дрессировки,  которые  были  гуманны, воплощали  своеобразные  "отношения  на  равных  с  медведем", уважение к зверю.  Так, чтобы научить медведя "читать", делали книгу с толстыми страницами,  а потом закладывали между ними блинчики. Во время выступлений медведь блинчиков в книге не обнаруживал,  водил лапами по листам и ворчал, что объяснялось как  "чтение по-медвежьи"  (А-89-1-3). Однако существенным моментом начала дрессировки было переламывание воли животного, для  чего  существовали специальные методики. В дальнейшем же отношения  человека и медведя становились "равными" и уважительными, иначе зверь  мог  бы  озлобиться и напасть на медвежатника.

      Зафиксированные в Сергаче устные рассказы свидетельствуют о том, что вожаки по-настоящему привязывались к постоянному своему спутнику, начинали любить его, делясь с ним всем. Подчас медведь оказывался по сути кормильцем и воспринимался равноправным членом семьи. "...Дедушко звал его Мишкой или Михайло Потапычем. На ночь его запирали на крытом дворе, но не привязывали. И на цепь не сажали. Дома он никого не трогал, но все равно его побаивались. Дедушко придет с ним в избу. А ребятишки все на печь прячутся и из-за занавески смотрят, чего там - интересно ведь. Обычно дедушка в дом его заводил перед тем, как с ним куда пойдет. Обувается, собирает в мешок вещи: "Мишка, принеси мне то-то". Ну, Мишка встанет на задние лапы и пошел. И лапти ему питащит, и поесть - словом, что просят, все. А потом дедушка есть садился. Себе просит чашку принести и мишке тоже. Сам ложкой хлебает, Мишка - так. Поедят они, и говорит дедушка: пошли, мол. Взвалит мешок - и на заработки. Дедушка вдовый был - пять детей на нем. Так он дом на старшего сына оставлял, а сам уходил хлеб добывать. И хватало." (А-89-1-5). Медвежатники воспринимались даже их родственниками как особые люди, которые "знают слово на зверя" и могут спастись от стаи волков, заговорив животных.

      Отхожий промысел был настолько распространенным, что практически в большинстве дворов Сергача и ближайших сел (Андреевка, Кочко-Пожарки, Ключево, Шубино и др.) жили медведи. Масштабы промысла были таковы, что медвежатники расходились из Сергача на заработки по всей стране, выступали в Украине и Польше. Сохранились устные рассказы, свидетельствующие о том, что медвежатники ходили в Германию, Францию, Италию, Польшу, Венгрию и даже Великобританию. Медвежатники - это непременно люди, острые на язык, способные весело и складно комментировать происходящее, импровизоровать. А.Ф.Некрылова делит представления на три условные части: пляска медведя с "козой", изображаемой подростком - учеником медвежатника, выступления зверя под прибаутки поводыря и борьба медведя с хозяином или "козой".

      После основной части комедии, проиллюстировав все прибаутки хозяина, медведь подминал под себя "вечно неприязненную козу-барабанщика", когда тот схватывался с ним побороться. Затем снимал "с хозяйской головы шляпу и, немилосердно комкая", надевал ее на себя, "к немалому удовольствию зрителей", которые, однако же начинали пятиться, шел к ним за сбором. Зрители и опускали "туда яйца, колобки, ватрушки с творогом, гроши и другую посильную оплату за потеху" (329, с.76-83).

      Своеобразна эстетика действа,  на которой останавливается А.Ф.Некрылова (190, с.56).

      Поскольку медведь - главный герой представления, все внимание приковывается к нему. В первую очередь обыгрывается сама его фигура: как только зверь становился на задние лапы, зритель невольно начинал его сравнивать с собой, соотносить с разными типами людей. И тогда вдруг оказывалось, что пластика медведя, его внешний облик - неуклюжесть, косолапость, нечленораздельная "речь" - рев, ворчание - все это черты недалекого, нескладного и обычно невезучего простолюдина - традиционного комического персонажа многих фольклорных жанров. Непропорциональная с человеческой точки зрения анатомия медведя делала возможным использование разного рода смешных ходов: короткие ноги зверя создавали впечатление спадающих штанов.

      Ограниченные, элементарные действия и жесты медведя вызывали смех лишь тогда, когда их сопровождали пояснения хозяина. Это был смех над неожиданной трактовкой поведения медведя, над смелым сопоставлением его с человеческим.

      Сюжеты брались всегда из обыденной жизни, и степень комизма была разной: от беззлобного доброго юмора (как малые ребята на палочке катаются и за горохом лазают) и снисходительной насмешки (как старательно девица румянится, в зеркало смотрится) до злого высмеивания солдатской муштры, сатиры в изображении обычаев крепостничества (как барыня оброк собирает, барин "ухаживает" за крепостными девками, бабы на барщину и с барщины ходят).

      Выразительный эпизод истории медвежатничества связан с Отечественной войной 1812 года - это медвежий парад. О нем в Сергаче записано предание (А-87-4-1), показывающее в частности масштаб промысла. Оно повествует о том, как на масленицу по предложению капитана-исправника в 1813 году был устроен медвежий парад. Он должен был продемонстрировать пленным французам мощь России и подтвердить правоту сергачан в споре с французским полковником, который утверждал, что силы у русских кончились. "Нас так просто не победишь. У нас еще медведи есть. Сформирум полк из них,"- шутят сергачане в разговоре с пленными".

      "И вот окрестные медвежатники получают приказ - за неделю обучить своих медведей ходить строем и исполнять команды "на руку", "на плечо" с оружием. За это обещано было вознаграждение.

      В первый день масленичной недели капитан-исправник пригласил французов на базарную площадь. И в назначенный час на площадь под горой собрались медвежатники со зверями. Было их от тысячи двухсот до тысячи шестисот. Построились они вместе с вожатыми и пошли по главной улице к базару. Несколько раз им командовали "на плечо", медведи поднимали деревянные ружья одинакового образца, которые сделали к параду. А когда командовали "на руку", они их опускали, как будто переходят в атаку.

      Французы у стены теснились, смотрели на это, рты разинули. А полковник с краешку стоял, и один большой медведь, то ли к французскому духу непривычен был, то ли пенсне у полковника блестело, то ли надушился он сильно, словом, этот медведь подошел к нему и как рыкнет!

      Так денщик этого полковника потом несколько дней отмывал.

      И эти французы домой из плена писали, есть, мол, в России такой город Дергач, там медведи по улицам ходят и против нас воевать готовятся. Нечего больше в Россию войной ходить!"

      Есть основания полагать: с этим парадом связано то, что на Западе именно медведь стал символом могущества России. 

      Со второй половины Х1Х в. промысел постепенно угасает. Исчезновение этого вида народного искусства было ускорено указом Сената о запрещении медвежьей комедии и расстрелом дрессированных животных в Сергаче в 1870 году, однако последние медвежатники давали представления даже в начале ХХ века. Это Петр Ручин, Федор Золотов, Николай Зудов, Сарвай (А-89-1-3).

      Подводя итоги, следует остановиться на роли медвежатничества в системе традиционной экологической культуры региона.

      1. Медвежатничество было тем уникальным видом народного искусства, которое позволяло человеку общаться непосредственно с прирученным заведомо опасным зверем и осознавать его как доброго, похожего на человека. В целом гуманные способы воспитания животных и отношений с ними способствовали утверждению в сознании людей важной мысли о необходимости паритета во взаимодействии с природой, на что она отвечает добрыми, радующими человека движениями. Медвежатничество реализует неудовлетворяемую иными средствами потребность человека в общении с дикой природой среди разрушаемого ландшафта.

      2. Медвежатничество складывается в Нижегородском Поволжье как чрезвычайно удачное использование его многогранного пограничного положения и задаваемых этим условий - природных, экономических, социальных, оказывается специфичным для региона на протяжении как минимум трех столетий. Базой для этого своеобразного искусства становятся субстратные языческие явления в мировосприятии жителей региона.

      Завершая главу отметим, до какой степени разноплановым оказывается воплощение экологической культуры региона в разных проявлениях фольклора мифологического пласта, как различно влияют на сознание произведения разных народов региона и их традиции, в то же время в целом формируя различными путями общее чувство уважения к окружающему миру, утверждение его ценности и необходимости обережения. Этот процесс опирается на аффективные, когнитивно-сакральные начала в духовной культуре.

      В произведениях, связанных с семейными обрядами, образы природы - своего рода контекст, в рамках которого существуют переживания, мысли участников обряда, язык, позволяющий передать психологическое состояние людей, общую картину мира. Поиск в природе созвучия переживаниям невольно вызывает уважение к животным и растениям, и в этом экологическая ценность обрядового семейного фольклора. Оздоровительные обряды позволяют взглянуть на природу в целом как на систему, поддерживающую в равновесии не только себя, но и состояние обратившегося к ней за здоровьем человека. Календарный обряд обращен практически ко всем сферам среды, причем у аборигенных этносов, в особенности при условии сохранения традиционной религии, затрагивается большее число ее элементов. Тем не менее значительно сходство в задачах, времени и сущности обрядов в рамках одной территории у разных этносов. Постепенная утрата магического элемента таких обрядов выводит на первый план эмоционально-сопроводительную функцию, которая в состоянии обеспечить поддержание традиционного обрядового действа и воспроизводство на его основе сложившегося территориального экологического сознания. Обрядовость обнаруживает глубокое сходство в выражении конкретных идей гармонии человека и окружающего мира у разных народов одного региона.

      Существенен и вопрос о территориальной приуроченности обрядов.  У финно-угров региона преобладают святилища, связанные с растительностью, у русских, эрзи и  татар значительное  количество святилищ-источников.  Памятники-камни в условиях равнины относительно редки,  и в связи  с  ними  на первый  план  выходит чудесное объяснение их происхождения. Объекты,  к которым привязаны обряды, - обычно редкие, выдающиеся, обладающие безусловной эстетической, экологической, водоохранной ценностью. Традиционная обрядовость не наносит им ущерба,  а способствует  сохранению, а поддержание объекта, в свою очередь, - продолжению бытования обряда, передаче  традиции, в частности, эколого-культурной.  В ходе  ассимиляции  или  межэтнических контактов священные природные объекты переходят из рук в руки, не утрачивая своего значения и чаще всего не разрушаясь. Этот процесс представляется одним из элементов становления межэтнической региональной традиционной культуры.

      У автохтоных народов региона наблюдается жесткая связь между рассказами о духах природы и системой природопользовательных табу. В быличке пришлых этносов, усвоивших мировые религии, такой связи не прослеживается. Однако это компенсируется во многом в легенде - космогонической (в частности, эсхатологической), социально-утопической, о явлении бога и святых на земле. Эти произведения несут идеи сохранения окружающего мира, запечатлевшего мудрость духа-творца, обережения как памятников и святынь мест, связанных с сакральными событиями, этического отношения к природе.

      Особняком в группе рассмотренных вопросов стоит медвежатничество,  в то же время обнаруживая глубокую связь с региональной традиционной   обрядовостью. Его формирование оказывается возможным лишь  на  базе  специфичных  природных условий, характерных для региона, и пережитков языческого типа отношения к окружающей среде.  Это искусство помогало человеку с  помощью  эстетических средств осознавать глубокое родство с миром природы и необходимость  паритетного  отношения  с  ним, удовлетворяло нарождавшуюся в ходе разрушения ландшафта глубокую потребность в общении с дикой природой в разных ее проявлениях.