Как об этом узнали на владимирских предприятиях.

       (Воспоминания).  

       В дни скорби.

Я не дождался конца скорбной церемонии- не вынес и ушел в свою комнатку,- не ушел, вернее-убежал. И вот, когда рыданья связывали спазмы и дергали горло, - через окно глухо донесся стон фабричных гудков, пароходных сирен и рокот ружейных залпов.

О, какая это была музыка! Какая прекрасная симфония коллективной скорби! Вопль фабричных гудков ворвался как будто-б в самую глубину сердца и остался там навсегда.

Да. Я понял эту музыку. Я знаю, о чем она рассказывала, к чему призывала.

Смерть. Все смертно. Смерть,- это неизбежность, железный закон жизни, которого не сумел перешагнуть мир, которого не преодолел и великий Ильич.

Но все это получилось как-то неожиданно. Мы все – муромские печатники и газетчики- были уверены, что Ильич скоро будет здоров и вдруг…

Я помню (это было 22-го января днем), какое ошеломляющее впечатление произвела эта страшная весть на всех присутствовавших в партийно-рабочем клубе. Мы думали, что это просто вымысел, злая шутка, выкинутая нашим балагуром Яковлевым, но…на этот раз он не шутил. Он растерялся настолько сильно, что готов был бить тревогу и выставлять милицейские посты на каждом перекрестке.

-  Умер Ильич! ...

Сжалась семейка партийного актива в клубок, сжалась и, окончательно уверовав в свое сиротство,- дружно взялась за дело.

Так, как в тот день, мы еще никогда не работали!

Мне дали приказ выпустить экстренный номер «Луча» в 6 ч. вечера, а в 10 часов первые газетные листки хватали рабочие, угрюмо пронизывая их полными слез глазами. В течение четырех часов мы сумели не только собрать разбросанных по Мурому наборщиков и печатников, но и дать необходимый материал.

На «Казанке» наша газета появилась первой. Первой подала она весть по всей дороге, вплоть до самой татарской столицы. Плачущие, с трясущимися руками набирали рабочие букву за буквой слова скорби и молчаливо переглядывались, как будто-б спрашивали:

- А дальше-то что? Что-же дальше? ...

Это настроение наполняло сердца всех рабочих нашего округа. Громадные толпы рабочих осаждали городской театр, стремясь ворваться туда, желая услышать ответ на все то-же: «А что-же дальше-то? ...»

Все мастерские «Казанки» сгрудились в железнодорожном клубе и подавленно четыре часа не одной тысячей человек ожидали нашего «экстренного» - скорбного листка. Они, как-будто, не хотели доверять тому, не верили тому, что им говорили, они ждали печатного подтверждения. И когда это печатное подтверждение было получено, когда теплая краска доказала смерть вождя – толпы, осиротелые толпы рабочих, снова слушали слова траура, слушали и плакали. Тысячи рабочих сердец говорили одно и то же, одно и то же, пели одну и ту же великую песню беспредельного горя и скорби. Многие из них садились на первые отходящие поезда и уезжали в Москву, чтобы воочию убедиться в утрате, чтобы участвовать в проводах в последний путь того, кто, как солнце, светил всем угнетенным.

Не было в Муроме ни одной такой демонстрации, ни одного собрания,- не было никогда такого громадного скопления рабочих, какое видел Муром в часы похорон великого Ленина. В эти часы безграничная любовь рабочих масс к Ильичу вылилась в симфонию гудков и залпов, отдававшейся скорбным эхом по всей России.

 Умер Ленин, но живет ленинизм.

                                                                                                         Васильев.

Напечатано в губернской газете «Призыв» 21.01.1926 г. Д. Васильев (псевдоним Дмитрий Рабочий) в 1924 году был главным редактором газеты «Луч».

Из коллекции газетных раритетов Константина Целоватова.

Траурное стихотворение Касьяна Веселого на сайте "БЫЛОЕ":

http://tsiplev.ucoz.ru/photo/lichnye_fotoalbomy/podaruev_poduruev/traurnye_dni/69-0-464